– Врут, – спокойно проговорил Эдуард. –
Перстень приобрел, тут не поспоришь, браслет хотел, но не стал, потому что к
браслеткам у меня давнее отвращение… А что касается ножа, то, не скрою, очень я
им интересовался, но так и не нашел. Тот дятел, который вам на меня настучал,
уверял меня, что он вывезен за границу.
– На все-то у вас есть ответ… – покачал головой
Стас. – Хорошо подготовились…
Глаза Эдуарда недобро сверкнули, но он сдержался: очень
спокойно и очень вежливо произнес:
– Если бы я готовился к твоему, майор, визиту, ты бы
сюда даже не вошел, и разговаривал бы не со мной, а с моими юристами – это
первое. И второе, – Эдуард подался вперед, – если б я хоть чего-то
опасался, ты бы это дело не вел. А знаешь, почему? Потому что тебя бы от него
отстранили, и занялся бы его расследованием другой человек – мой человек,
который закрыл бы его в два счета… Я понятно излагаю?
– Чего уж тут непонятного… Только и мне есть что вам
сказать. Первое: я знаю, кто вы. Перед девчонкой бестолковой можете из себя
благородного рыцаря корчить, она вам поверит, я же наслышан и о Вульфе, и о его
бойцах невидимого фронта. Второе, вытекающее из первого: Элеонору Георгиевну,
по моему мнению, убил профессионал – только профессионал может нанести
настолько точный удар в сердце, только он может скрыться с места преступления,
не оставив следов…
– А ты, майор, не допускаешь, что убийца просто везучий
сукин сын?
– Я не закончил, – повысил голос Стас.
– Прошу прощения… – Эдуард прикрыл веки и хмыкнул:
– Так что там дальше? Третий пункт?
– И в-третьих – вы ненавидели свою мать. Это не секрет.
Она же отреклась от вас, отобрала у вас детей. Поэтому, я считаю, что старушку
убрали по вашей указке.
Эдуард Петрович тяжко вздохнул, потом лег грудью на стол,
придвинув свое круглое лицо к худому скуластому лицу майора, и отрывисто, почти
по слогам, произнес:
– Когда хотят кого-то убрать – нанимают киллера, но
если решают отомстить – убивают собственными руками… – Закончив фразу,
Эдуард Петрович шлепнул ладонями по столу, что, безусловно, означало, что
разговор закончен, после чего выпрямился в кресле и очень зычно прокричал: –
Андрюха!
На зов Эдуарда тут же откликнулись – в помещение вбежал
здоровый детина в строгом костюме (не иначе Андрюха) и, застыв на пороге
кабинета, преданно уставился на босса.
Босс пальцем подозвал детину поближе и, когда тот сделал три
размашистых шага в его направлении, отчеканил:
– Проводи товарища майора к выходу. Он уже уходит.
Стас нехотя поднялся с кресла, убрал в карман блокнот,
сделал шаг к нетерпеливо переминающемуся Андрюхе, но тут Эдуард Петрович опять
заговорил:
– Физию его запомни, а парням скажи, чтоб фамилию
записали… Ему теперь в мой офис путь заказан.
Майор резко обернулся, хмуро глядя на Эдуарда, но тот на
Стаса даже не посмотрел, продолжая разговаривать с парнем:
– Сколько бы своими корками красными ни тряс, ко мне
больше не пускать… Только если придет с ордером. Ясно?
Андрюха послушно кивнул и, увидев, что майор двинулся к
выходу без его сопровождения, кинулся следом за ним.
Когда за ними закрылась дверь, Эдуард Петрович дал волю
гневу – со всего маху двинул кулаком по новенькому телефону, стоящему на столе.
Черт! Откуда менты могли все узнать? Ладно про кинжал и перстень (Эдуард
никогда не доверял пройдохе-антиквару), но откуда они узнали про то, что он
ненавидел свою мать? Про то, что она отреклась от него и отобрала детей? Это
было тайной, его и матери, и он ни одной живой душе об этом не обмолвился…
Стоп! Еще об этом могла знать старая пердушка Лизавета Петровна. Ну точно! Она
была в курсе всех семейных проблем семьи Новицких – недаром всю жизнь совала
свой нос в их тайны…
Эдуард Петрович раздраженно рванул ремень на брюках, давая
брюху вывалиться из штанов. Как же он был зол! На болтливого антиквара, на
наглого мента, на подлую бабку Голицыну… Особенно на нее, потому что то, что
она растрепала ментам, было не просто его тайной – это было его болью…
Эдуард уперся лбом в сжатые кулаки, стараясь сосредоточиться
на том, чтобы отогнать неожиданно нахлынувшие воспоминания, но не мог –
картинки из прошлого проносились перед мысленным взором против его воли… Вот
он, пухлый мальчуган в шортиках, сидит у двери квартиры и ждет, когда его
любимая мамочка вернется из театра, чтобы поцеловать ее, такую нарядную, такую
свежую, такую прекрасную… Вот он идет в первый класс, в одной руке у него
огромный букет гладиолусов, а в другой мамина ладонь. Он самый счастливый и
самый гордый первоклассник, потому что с ним рядом идет его ненаглядная мамуся.
Самая лучшая! Самая удивительная женщина на свете…
Как же он боготворил ее, свою мать! Как хотел, чтобы она
любила только его. Конечно, она баловала его, была с ним ласкова, сердечна, но
ему было мало. Он хотел владеть ее сердцем безраздельно… Наверное, поэтому все
в его жизни пошло наперекосяк. Относись он к матери спокойнее, он не ревновал
бы ее так – к многочисленным мужчинам, к ее приемной дочери. Он не стал бы
совершать глупые поступки лишь для того, чтобы привлечь к себе ее внимание…
Первый раз его забрали в милицию, когда он учился на первом
курсе института. Он подрался со своим однокурсником из-за какой-то ерунды,
тогда он был на взводе, потому что мать устроила в честь Ленки грандиозный
прием – девочка, видите ли, экстерном окончила художественную школу. На втором
курсе его замели за кражу. На третьем – за пьяный дебош в ресторане. Всякий раз
мать его отмазывала, вызволяя из ментовки при помощи своих высокопоставленных
поклонников. Но в один далеко не прекрасный день она сказала: «Вляпаешься еще
раз – будешь выпутываться сам!» Он вляпался через полгода, а сам выпутаться не
смог – ему предъявили обвинение по статье «разбойное нападение» и грозили
посадить на семь лет. Все ждали («разбойник» в первую очередь), что Элеонора
вытащит сына и на этот раз, но не дождались. Элеонора Новицкая никогда не
меняла своих решений. В итоге Эдуард загремел на три года в колонию общего
режима… Но мать отвернулась от него гораздо позже… А тогда она исправно
посылала ему передачки, писала письма и даже приезжала на свидания. Но когда
его выпустили, она предупредила: «Вляпаешься еще раз – и ты мне больше не сын!»
Эдик заверил матушку, что заключение его многому научило и больше он за решетку
не хочет…
Дальше все в его жизни пошло более-менее гладко. Он
устроился на работу, женился на скромной девушке, которая родила ему
детишек-погодок Дениску и Ефросинью (на этом имени настояла Элеонора),
обзавелся квартиркой, но, не прожив с семьей и пяти лет, загремел опять. По
глупости загремел.
Толкнул на улице одного пьяного приставалу, а тот взял да
упал, и так неудачно, что умер на месте, стукнувшись виском о чугунную урну.
Другой бы на месте Эдика мог отделаться двумя годами, ну
тремя, а ранее судимому Новицкому впаяли по полной – восемь лет. Вот тогда мать
от него и отвернулась. Ей ничего не оставалось делать – ведь она никогда не
меняла своих решений!
