Петр протянул к ней руки, пытаясь задержать, но Аня со всей
силы шарахнула по ним единственной, оставшейся при ней сумкой. Оттолкнула его
самого и выбежала на улицу.
Долгожданный ветер с дождем ударил в лицо, размывая на нем
искусный макияж. Цветные капли, стекая по Аниным щекам, падали на воротник
новой дубленки, глаза щипало от туши, челка, некогда густая и ассиметричная,
свесилась косой тонкой сосулькой на лоб, но ничего этого она не замечала. Не
разбирая дороги, Аня неслась вперед: по лужам, сугробам, глине, асфальту…
Так бы добралась, пожалуй, до края света, если бы на границе
между глиной и асфальтом ее не схватили чьи-то сильные руки и не втащили в
темный, пахнущий ладаном салон незнакомого автомобиля.
Эдуард
На дверном стекле ломбарда висела табличка «закрыто», но
Эдуард Петрович все же постучал, так как знал, что хозяин находится внутри: Шац
всегда самолично снимает кассу и прячет особо ценные вещи в сейф.
Из-за двери кто-то (наверное, охранник) пролаял:
– Мы закрылись! Читайте внимательней вывеску: часы
работы с десяти до девятнадцати.
Эдуард Петрович лай проигнорировал и постучал вновь.
– Ты тупой? Сказано, закрыты! – рявкнул цербер
из-за двери.
На это заявление Вульф ответил очередным стуком, причем
более громким.
Терпение охранника лопнуло – он распахнул дверь и, поигрывая
дубинкой, вышел на улицу. Со словами «Ну ты че, мужик, не врубаешься?» он
шагнул к Эдуарду…
В следующий миг мальчики Вульфа схватили его за плечи и
втолкнули в помещение. Эдуард Петрович неспешно вошел следом. Как он и
предполагал, Шац был на месте: восседал за угловым столиком и, мусоля пальцы,
пересчитывал денежки. Услышав треньканье колокольчика, висящего над дверью, он
поднял свои близорукие глаза (под правым голубел плохо замазанный синяк).
Увидев Эдуарда Петровича, антиквар ахнул и затрясся, от чего
банкноты в его руках заходили ходуном.
– Обосрался, Абрамчик? – хмыкнул Вульф. –
Значит, совесть не чиста…
Шац метнул панический взгляд на охранника, но того держали
крепко: мальчики Вульфа в отличие от вневедомственников были ребятами
тренированными, крепкими, быстрыми. А местный страж имел толстый отсиженный
зад, пивное брюшко, вялые мышцы и притупленную от вечного безделья реакцию.
– Ну, что, Абраша, побазарим по-хорошему? Или мне тебя
за яйца к люстре привесить?
– Я не понимаю, Эдуард Петрович… – залепетал
антиквар, трясясь еще больше, а купюры из его рук вылетели и рассыпались по
столу.
– Все ты понимаешь – вон как глазки бегают… Ну так что,
по-хорошему или по-плохому?
– П-п-о-хорошему – заикаясь, выдавил он. – И Илью
не трогайте, пожалуйста, у него двое детей…
– Ну его уже потрогали, – хохотнул Эдик. –
Что ж ты, Абрамчик, таких тюфяков нанимаешь? Все денег жалеешь? Зря! Эдак тебя
еще раз ограбят, а у тебя, как поговаривают, и так делишки идут ни шатко ни валко…
Эдуард Петрович смерил трясущегося антиквара брезгливым
взглядом, потом обратился к одному из своих парней:
– Марат, отведи этого героя, – дернул двойным
подбородком в сторону охранника, – в подсобку, проследи, чтоб не рыпался…
– Вы его не убьете? – взволнованно спросил Шац.
– Я даже тебя не убью, если будешь хорошо себя вести…
Но в последнее время ты ведешь себя плохо, так что ничего не могу обещать…
– Эдуард Петрович, что вы такое говорите?! Я все делаю,
как вы велели! После последнего разговора с вашими мальчиками, – он
потрогал синеватое подглазье, – я о вас даже с мамой родной не
разговариваю, не то что с ментами…
– А нет ли чего такого, что ты от меня
скрываешь? – прищурившись, спросил Вульф.
Шац захлопал своими выпуклыми светло-карими глазами: то ли
не понимал, к чему Эдик клонит, то ли «дурочку играл» (с этого хитрожопого
станется).
– Что зенки на меня пялишь? – осерчал Эдуард
Петрович. – Я тебе не красна девица…
– Я просто вас не понимаю, – пролепетал Шац,
опуская очи в пол.
– Не понимаешь, значит… Ладно, сейчас объясню, – с
этими словами Вульф полез в карман своей дубленки и небрежно, как другие
вынимают зажигалки, достал из него золотой, утыканный каменьями браслет. –
Узнаешь?
Антиквар подался вперед и, сощурившись, уставился на
украшение.
– Это османский браслет, – нервно проговорил
он. – Тот самый, который я отдал взамен вашего кинжала… Но я по-прежнему
не понимаю…
– Давай, чтобы тебе лишний раз не повторять «я не
понимаю», я тебе все по полочкам разложу, растолкую, а ты потом ответишь на
один мой вопрос… Всего на один. Лады?
Шац нервно сглотнул, в глазах вместо наигранной
растерянности появилась паника. Эдуард Петрович, заметивший эту метаморфозу,
многозначительно хмыкнул и заговорил:
– Два месяца назад я сказал тебе, что собираюсь свой
дамасский кинжал, тот самый, из гробницы Эль-Саладина, подарить послу Сирии.
Через пару дней ты звонишь мне и сообщаешь, что в ваших кругах ходят слухи о
том, что мой ножичек всего лишь копия того, легендарного. Старинная, искусная,
но копия, и лет ему всего лишь триста, а не семьсот, как мне говорили. Ты
предлагаешь мне провести экспертизу, я соглашаюсь, привожу кинжал тебе, и
спустя три дня его похищают из твоего магазина вместе с другими ценностями… Я
правильно излагаю? – Шац кивнул, Эдик продолжил: – Я был крайне рассержен,
но ты успокоил меня, заверив, что такая приметная вещь (подлинная, как
оказалось) обязательно всплывет и мы вернем ее, а чтобы компенсировать мою
потерю, ты подарил мне браслет из набора… Ты был прав – кинжал всплыл! Им убили
мою мать…
Из глаз Шаца брызнули слезы, он поднял очки на лоб, вытер
рукавом затертого пиджака капли влаги, скатившиеся на щеки, шмыгнул носом,
опустил голову, а очки на место так и не вернул, забыл, наверное.
– Когда я узнал, что мою мать убили моим кинжалом, я
сделал два вывода. Первый: «пулю» про копию пустили не случайно, кому-то нужно
было, чтобы я отдал кинжал на экспертизу, потому что выкрасть его из моего дома
не было никакой возможности. И второй: выкрали его для того, чтобы совершить им
убийство. Как я понимаю, некто вздумал свалить свое преступление на меня. Мать
моя, кинжал мой – все ясно. Только одного этот человек не учел: кинжал я
покупал нелегально, то есть документального подтверждения факта владения нет.
Конечно, есть еще антиквар, поспособствовавший приобретению, но антиквар этот,
после убедительной просьбы, – Эдуард ткнул пальцем в фингал под глазом
Шаца, – решил этот факт скрыть. Отсюда еще вывод: некто просчитался!
Перемудрил! На этом я до поры успокоился…
Услышав последнее предложение, Шац вздрогнул всем своим
тщедушным телом:
– Почему до поры? Эдуард Петрович, что вы такое гово…
