Пока Елена размышляла об этом, Алекс подошел к зеркалу,
пригладил свои и без того безупречные волосы ладонью, одернул пиджак, поправил
галстук. Он всегда тщательно следил за собой, а в последнее время стал особенно
придирчив к внешнему виду: во-первых, в его возрасте нельзя позволять себе
распускаться, а во-вторых, его в любой момент могут сфотографировать.
– Алекс, тебе пора подкрасить волосы, – спокойно
сказала Лена, подходя вплотную к мужу. – На висках уже видна седина.
– Да, я заметил, завтра же иду к парикмахеру, –
так же спокойно ответил он. Алекс не считал зазорным подкрашивать волосы,
делать пиллинг, массаж, педикюр, он даже подумывал о вживлении в лицо золотых
нитей, но об этом он пока супруге не говорил. – Кстати, не желаешь, чтобы
я записал к нему и тебя?
– Нет, спасибо, меня устраивает моя парикмахерша.
– Ну, как знаешь, как знаешь… Только мой брадобрей
Жоржик мигом бы уговорил тебя на колорирование… – Его глаза озорно
сверкнули. – В экстремально красный… Стала бы клевой чувихой, за такую бы
даже панки проголосовали…
– Только этого мне не хватало! – Елена шутя
подтолкнула мужа к двери. – Иди уж к своей маникюрше, мне работать надо.
– Слушаюсь и повинуюсь. – Алекс дурашливо
поклонился и, пятясь, покинул комнату.
Когда за ним закрылась дверь, Елена, все еще улыбаясь,
прошла к окну. Встала у форточки, подставила лицо колючему зимнему ветру,
собрала пальцем снежинки, упавшие на раму, и слизнула их. Дурацкая привычка
есть снег осталась с детства (ох, как ругала ее за это мама), и до сих пор
госпожа Бергман не могла до конца от нее избавиться. Нет-нет да пожует белые
ледышки, и теперь ее за это ругает муж…
Лена высунула руку в форточку, подставив ладонь под медленно
падающие снежинки… Вдруг в груди что-то кольнуло. Да так больно, что
перехватило дыхание. Елена испуганно схватилась за сердце – неужели инфаркт?
Все может быть, ведь она так много работала в последнее время… Но только она
подумала об этом, как боль прошла. Бесследно. Не осталось даже покалывания,
лишь легкое томление и какое-то беспокойство. Значит, не инфаркт. Тогда что?
Ответ пришел тут же. Вместе с телефонным звонком. Стоило
только ее аппарату затрезвонить, как она поняла: ей не обязательно брать
трубку, чтобы узнать, что именно ей хотят сообщить. Она уже знала. Чувствовала.
Предвидела.
Елена глянула на разрывающийся телефон и прошептала:
– Старуха умерла!
Анна
Аня сидела в маленькой кухоньке, прижавшись спиной к
дребезжащему боку холодильника «Днепр», и невидящим взглядом смотрела в стену.
Перед ней на облезлом кухонном столике стоял стакан с водой и пузырек
валерианки. Сумка с уже не нужными продуктами (любимой бабусиной сгущенкой,
колбасой, маслом, рисом) валялась поодаль. Аня понимала, что надо бы поднять,
но ей совершенно не хотелось двигаться. На нее навалилась какая-то страшная
усталость. Врач сказал, что это последствие шока и что скоро пройдет, но пока
что-то не проходило…
В принципе Анну уже допросили и отпустили на все четыре
стороны, чтобы не мешала работать следственной бригаде, но вместо того чтобы
унести ноги из этой ужасной квартиры, она потихоньку пробралась в кухню (для
этого пришлось перешагнуть через ноги мертвой бабуси), забилась там за
холодильник и замерла. Умысла в ее действиях не было никакого: она не
собиралась подслушивать или подглядывать, ей просто хотелось посидеть в своем
любимом закуточке, ведь именно на этом табурете, прислонившись спиной к
холодильнику, она обычно сидела, когда они с бабусей пили чай… Или когда бабка
Лина читала вслух свою любимую книгу «Ярмарка тщеславия»… Или просто
расспрашивала Аню о жизни – о своей она никогда не рассказывала…
Кухня была излюбленным местом их посиделок…
Анна шмыгнула носом и хотела уже было разрыдаться, как на
пороге кухни показались два человека. Она узнала их, это были два милиционера,
что приехали на ее вызов; одного, русоволосого здоровяка, насколько она
помнила, звали Владимиром, а второго, маленького, чернявого, жутко злющего на
вид, Стасом. Они были крайне увлечены разговором, поэтому Аню не заметили.
– Я тебе, Стасевич, говорил, что это не простая
бытовуха, – горячился Володя. – А ты – «подумаешь, старушку почикали,
подумаешь, старушку почикали…» Эх ты, Шерлок Холмс хренов!
– Я же не знал, что кинжал, которым ее почикали,
антикварный, – обиженно буркнул Стас.
– Не знал ты… Да по нему сразу видно… Я, конечно, в
антиквариате тоже не разбираюсь, но сразу понял, что ножичек старинный. И явно
дорогой. Отсюда можно сделать два вывода: первый – нож был принесен убийцей с
собой, потому что в халупе старухи нет ничего дороже вот этого холодильника, и
второй – убийца человек не бедный, раз может себе позволить использовать столь
раритетный кинжал…
– Не обязательно. Он мог просто не знать, какова
ценность кинжала…
– Да одного взгляда достаточно…
– Это тебе достаточно, – не желал сдаваться
Стас, – а убийца, может, нашел его в помойке…
– Ты к чему клонишь, мать твою?
– К тому, что небедному человеку просто незачем убивать
эту старушенцию! – рявкнул оппонент. – Я еще поверю, что к ней
пьяница какой ворвался, чтобы пенсию украсть. Или бомжара, район-то
неблагополучный…
– У нее четыре запора на двери. Через такой заслон ни
один бомжара не прорвется…
– У старух склероз, вдруг забыла запереться?
– Ты разве не помнишь, что девчушка из собеса сказала?
Она сказала, что бабулька всегда запиралась. – Володя ненадолго замолчал,
видно, что-то обдумывал. – Странно это, а, Стасевич?
– Что именно?
– То, что бабка так баррикадировалась. Чего в этой
халупе брать-то?
– Да уж, брать нечего, даже заначки никакой…
– Может, почистили уже?
– Не… В кошельке, он, кстати, лежит на видном месте,
триста рублей. Для алкашей целое состояние…
– Слушай, а эта бабка свою квартиру никакой фирме не
подписала? Знаешь же, сколько сейчас их развелось…
– Проверим, конечно, но тебе не кажется, что аферисты
выбрали бы более дешевое орудие убийства, например яд или газ?
– Кажется, – уныло согласился Володя. – А что
говорят свидетели?
– В основном мычат, потому что дом наполовину заселен
алкоголиками…
– А та любопытная старушенция с первого этажа,
Богомолова, кажется? Она вроде соловьем заливалась…
– Если бы по теме заливалась, тогда бы ей цены не было!
На самом деле ни черта она не видела, потому что из квартиры она не выходит –
простуды боится, глазка на двери нет, а окна у нее смотрят на так называемый
задний двор. Единственное, что мы от нее узнали, так это то, что Элеонора
Георгиевна въехала в эту квартиру не так давно, то ли пять лет назад, то ли
шесть, что мы еще выясним. Причем въехала с одним чемоданом, то есть все это
барахло осталось от прежних хозяев…
