– Беженка, что ли?
– Нет, коренная москвичка, опять же если верить
соседке.
– А паспорт посмотрели?
– Паспорта как раз мы не нашли. В квартире вообще ни
единого документика нет. То ли в другом месте спрятала, то ли потеряла.
– Про родственников что-нибудь выяснили?
– Какие родственники? Тебе же девчонка из собеса
сказала, что старуха была одинокой.
– Слушай, – неожиданно оживился Володя. –
Тебе эта Анна Железнова не показалась чокнутой?
– Не то чтобы чокнутой, а какой-то блаженной. Не от
мира сего.
– Да уж! В нашем мире уже лет десять не носят таких
пальто… Вроде молодая девка, а так себя запустила…
– А она не могла старушку замочить, как ты думаешь?
Аня закусила губу, чтобы не вскрикнуть, – она никак не
ожидала такого обвинения.
– Сначала я именно так и подумал, – протянул
Володя. – Но у девчонки алиби. Впрочем, его, конечно, еще надо проверить…
– И какое у нее алиби?
– В момент убийства, а совершено оно, если верить
нашему эксперту, между 8.30 и 9.30 утра, гражданка Железнова была на другом
конце столицы – получала аванс по месту работы… Свидетелей, как понимаешь,
найдется куча…
Стас двусмысленно хмыкнул, после чего достал из кармана
сигареты, спички и, присев на корточки, закурил.
– Необычное это убийство, – задумчиво проговорил
он, выпуская дым через нос. – Не похожее на другие…
– Я бы сказал, убийство в стиле ретро, –
меланхолично заметил Володя.
– Тебе тоже пришло в голову именно такое сравнение?
– Наверное, из-за этого дурацкого кинжала; кстати, надо
пробить у антикваров, какова его рыночная стоимость…
– Мне кажется, дело не только в кинжале. Просто сейчас
так не убивают… – Он нервно стряхнул пепел с сигареты. – Вспомни,
сколько мы дел вели (заказухи я в расчет не беру, там другое), а все одно и то
же… Грабят – убивают, насилуют – убивают, завидуют – убивают, перепьются – тоже
убивают. Грязь, деньги, кровища, похоть! Но на моей памяти нет ни одного
убийства, похожего на это… Оно какое-то ненастоящее: чистенькое, прилизанное,
даже элегантное… То ли книжное, то ли киношное, то ли лубочное…
– То ли ритуальное, – неожиданно перебил товарища
Володя.
– Кинжал не ритуальный, обычный боевой, я узнавал у
специалиста…
– Знаю, но он должен что-то символизировать, иначе
старушку зарезали бы обычным кухонным ножом…
Володя хотел еще что-то добавить, но в тот момент, когда он
открыл рот, из-за холодильника со страшным грохотом выпала Анна. Устав сидеть в
скрюченном положении, она решила распрямиться, а так как хорошо и ладно у нее
ничего в жизни не получалось, то, меняя положение тела, она каким-то образом
умудрилась зацепиться ступней за ножку, после чего полетела на пол, больно
шмякнувшись лбом о батарею.
– Здрасьте, – пролепетала Анна, неуклюже
поднимаясь с колен. – Я вот тут задремала… Извините…
– Это что еще за явление Христа народу? Тебе куда было
велено идти? – накинулся на нее Стас.
– Домой, – с дрожью в голосе ответила она.
– А ты чего тут сидишь?
– Я же говорю, задремала…
– А ну топай домой по-быстрому, пока я тебя в каталажку
не упек…
Аня от страха задрожала, и, бормоча извинения, стала мелкими
шажочками продвигаться к выходу.
– И сумку не забудь! – рыкнул Стас, сверкнув
глазами, точно Зевс.
Аня послушно вернулась за сумкой, вцепилась в нее, как в
спасательный круг, и бочком, бочком вышла в прихожую. На счастье, тело бабуси
уже убрали (на полу остался только меловой контур), поэтому Анна
беспрепятственно преодолела четырехметровое расстояние до двери, быстро
распахнула ее и пулей вылетела на лестничную клетку.
До первого этажа добежала в считанные мгновения, но вместо
того чтобы выйти из подъезда и, как было велено, топать домой, Аня устало
опустилась на заплеванную ступеньку, уткнулась лбом в стену и по-щенячьи
заскулила. Вообще-то она не была плаксой, но сегодня что-то разнюнилась…
Сначала начала рыдать от испуга, потом от растерянности, позже из-за жалости, а
вот теперь от обиды… Да, ей было обидно! Но не потому, что на нее накричали и
обозвали явлением Христа народу – к этому ей не привыкать, на нее кричали все,
кому не лень, горько стало оттого, что ей некуда было идти. Конечно, жилплощадь
у нее была, и довольно большая (целых двенадцать метров), но комнату в
коммуналке, в которой, к слову, она прожила всю жизнь, у нее язык не
поворачивался называть домом. И причин тому было множество.
Первая: комнатенка была жутко неуютной – до революции на
месте Аниной обители находился черный ход, но в тридцатых годах лестницу решили
забаррикадировать, а узкий длинный коридор с бетонным полом и подслеповатым
оконцем у самого потолка сделать комнатой. Вторая: чтобы попасть в свои
«покои», приходилось пересекать не только всю квартиру, но и кухню, а это
просто ужасно, поскольку оттуда вместе с тобой в них проникали и пар, и вонь, и
гарь, и дым, и ругань злющих соседей. Третья, самая весомая: все то время, что
она провела в стенах этой комнатенки, Аня была несчастна. Конечно, она и в
садике, и в школе, и в библиотеке, и даже в кино не ощущала себя особо
счастливой, но дома… дома она просто задыхалась… Ее угнетала и вечная сырость,
и непрекращающийся гам, и убогость обстановки, и отсутствие элементарного уюта,
и вечные материны любовники, сменяющие один другого, и то, что когда эти
любовники появлялись, ей приходилось ночевать в шкафу…
Последняя проблема исчезла, когда мать умерла, но легче от
этого не стало, потому что все осталось по-прежнему: и сырость, и убогость, и
гам. Не так давно у Ани появилась надежда: ее соседка Агриппина Тихоновна
привела в квартиру покупателя на свою комнату, и покупатель этот, окинув взором
двухсотметровые дореволюционные хоромы, возжелал купить их целиком. Взамен
предложил каждой семье по квартире на выселках. Обитатели коммуналки, коих
насчитывалось восемнадцать человек, на предложение «благодетеля» отреагировали
по-разному: кто-то тут же согласился, кто-то решил торговаться, на выселки им,
видите ли, ехать не хотелось, кто-то отказался категорически, побоявшись, что
обманут. В числе самых покладистых оказалась и Аня, да ее не особо слушали – из
ее клетушки потенциальный покупатель думал сделать кладовку.
В итоге ничего у них с продажей не вышло. Устав выслушивать
нелепые требования жильцов, дяденька купил другую коммуналку, этажом ниже,
сделал в ней ремонт и уже вселился вместе с женой, родителями, дочкой,
ротвейлером и крысой неизвестной сиамской породы.
Больше пока желающих приобрести их запущенную коммуналку не
было, а Аня так надеялась… Иногда, когда от духоты и влажности она не могла
уснуть, в ее воображении возникала такая картина: отдельная квартира (пусть на
выселках, пусть однокомнатная, но отдельная) со светлой кухней, на окне
занавески в горошек, непременно красные, на подоконнике герань, в углу стол, на
нем солоночки, салфеточки, чашечки, блюдца, рядом табуретка, на табуретке она,
на ее коленях кот… Все! Больше ничего Анюте для счастья не надо… Даже сотового
телефона!
