– Ты еще тут? – раздался над Аниным ухом грозный
мужской голос.
Она вздрогнула и, замирая от ужаса, подняла глаза. Как она и
ожидала, над ней нависал грозный милиционер Стас, тихонько спустившийся с
четвертого этажа и вставший за ее спиной.
– Опять, скажешь, задремала?
– Ага, – глуповато улыбнулась она.
Он сокрушенно покачал головой и вполне миролюбиво спросил:
– Откуда ж ты такая взялась?
– Из собеса, – как всегда невпопад ответила Аня,
но, поняв свою оплошность, поправилась: – Вернее из коммуналки.
– В коммуналке живешь?
– Ага.
– С мамкой, что ли?
– Нет, мама умерла год назад.
– Извини.
– Да ладно, чего уж… – пробормотала она смущенно –
смущенно, потому что никакой тоски по покойной родительнице она не испытывала,
лишь облегчение. – Не любила меня мамка, да и я ее не особо…
– А бабку любила?
– Очень! – с энтузиазмом воскликнула Аня. –
Бабуся была очень добрым, отзывчивым человеком… Чистым ангелом… – Видя
недоверие на лице следователя, она пояснила: – Ведь именно она меня на работу
устроила.
– Как это?
– Просто. Я, как школу закончила, в техникум пошла, но
бросила, потому что мать мне велела на работу устраиваться, а я хорошо училась,
даже отлично… – Говорила Аня сбивчиво, коряво, она не могла складно
выражать свои мысли, но не из-за скудного словарного запаса (сама с собой она
общалась прекрасно), а из робости. – Мать меня на винзавод устроила, чтобы
я там водку воровала…
– Пила?
– Она нет, хахаль ее… – Она поморщилась, вспомнив
сизую рожу материного сожителя. – Но я воровать не умею… И от запаха
спирта у меня постоянно были головные боли, так что пришлось уволиться… Потом я
много работ сменила, но нигде долго не задерживалась, кому я такая нужна… Ни
образования, ни внешности… Только на овощебазу или уборщицей, а там в основном
пьянь, да и неинтересно мне…
– А где тебе интересно? – с улыбкой спросил Стас.
– Я учиться хочу, – выпалила Аня. – На
дизайнера ландшафтов. Я природу люблю: деревья, травы, цветы, особенно цветы,
но в моей комнате они не растут. Им свет нужен, а я даже днем с лампочкой
сижу… – Она погрустнела, думы о несбыточной мечте всегда навевали
тоску. – Короче, оказалась я безработной. Стояла на бирже. Вот пришла я
как-то отмечаться, смотрю – у крыльца бабулька стоит, миленькая такая, чистая,
в соломенной шляпке, и улыбка добрая… Подошла она ко мне и говорит: «Что же ты,
дочка, такая молодая, а работу найти не можешь?» Отвечаю – образования нет,
блата нет, воровать не могу. Короче, все, что вам сейчас, ей рассказала. Вот
она мне и предложила, давай, говорит, ты будешь за мной ухаживать. Хорошо
платить не могу, но и работы как таковой не много. Продукты принести, газеты,
лекарства, белье в прачку отнести, даже убираться не надо, я, говорит, сама
могу… Я согласилась…
– Значит, ты не от собеса за ней ухаживала?
– Это сначала. Потом бабуся мне говорит: тебе надо
официально оформиться, про пенсию подумать и все такое… Отвела меня в собес,
оказывается, социальных работников не хватает, меня сразу и взяли…
– Давно ты ее знаешь?
– Почти год… Мы с ней очень подружились за это время…
– Ты говорила на допросе, что она была очень одинока.
Значит, ее никто не навещал?
– Почти никто. Разве что соседка, – Аня кивнула на
дверь шестьдесят второй квартиры, – наведывалась… Или старая подруга раз в
квартал забредала…
– Что за подруга? – напрягся Сергей. – Как
зовут?
– Как же ее зовут?.. – Аня свела брови, вспоминая
имя бабусиной приятельницы. – Фамилия у нее еще такая благородная… А!
Голицына! Она постоянно хвалилась своим аристократизмом… Она вообще была такая…
ну… – Девушка пощелкала пальцами, подбирая достойное сравнение. –
Нафталиновая, что ли…
– Как так?
– Таких сейчас мало осталось, вымерли, наверное, но
раньше я частенько встречала в наших старомосковских дворах подобных старух… Худые,
прямые, надменные, на голове шляпка с истлевшей вуалеткой, на руках перчатки,
на шее побитый молью песец… Над ними всегда дети смеялись, а мне их было
жалко… – Анины глаза увлажнились, не иначе, решили за сегодня выплакать
годовой запас слез. – Вот старуха Голицына из их числа.
– Имя не помнишь?
– Ее бабуся Ветой звала…
– Значит, Лизавета или Виолетта, – резюмировал
Стас. – Сколько раз ты видела старуху Голицыну в квартире покойной?
– Всего раза три. Тяжело ей, наверное, было через всю
Москву в гости кататься, старая она была, как и Элеонора Георгиевна… – Аня
в задумчивости почесала коленку. – Только не очень бабуся любила, когда
Вета к ней приезжала… Как-то прихожу я к ней, а Голицына только ушла, я по
запаху поняла, у нее жуткие духи, протухшие лет двадцать назад, и этот запах
потом долго не выветривается… Так вот, пришла я, а бабуся грустная, спрашиваю,
чем вас Вета так расстроила, а она мне отвечает: «Любит Ветка старое
вспоминать, а ни к чему!» Вот и все, больше ничего не добавила, но целый день хмурная
ходила…
– При тебе они не ругались?
– Нет, были очень друг с другом милыми, но особой
теплоты я в их отношениях не заметила… Уж очень они разные… Вета вся из себя
аристократка: спесивая, надменная, а бабуся простая была женщина, душевная…
– Ты говоришь, теплоты не было… Тогда зачем больной
старухе тащиться через всю Москву, чтобы повидать не очень приятного человека?
– Знаете, что я думаю? – взволнованно спросила Аня
и от волнения покрылась крупными каплями пота. – Мне кажется, Голицына
ездила, чтобы продемонстрировать, что еще жива… Или проверить, не умерла ли
Элеонора Георгиевна… Будто между ними соперничество какое было… По жизни… Вот и
в смерти решили посоперничать.
– Антикварные вещи у Голицыной были, не знаешь? Может,
говорила что-то?..
– Когда-то была целая коллекция фарфоровых ваз и
картин, это мне бабуся рассказывала, но еще она говорила, что Вета в картишки
поиграть любила, причем по-крупному, вот весь антиквариат и просадила… –
Тут Аня резко обернулась и пристально глянула на следователя. – Только
если вы думаете, что она бабусю убила, то зря… Старуха Голицына страдает
артритом, у нее все пальцы скрючены, она не то что нож сжать – даже
застегнуться не может…
Аня ждала очередного вопроса, но Стас больше ни о чем не
спрашивал, он погрузился в глубокие раздумья и будто бы забыл про свою
собеседницу.
– Мне можно идти? – робко спросила Аня, когда
пауза затянулась до неприличия.
– А? – очнулся он. – Что?
– Идти, говорю, можно?
– Да, да, иди, – рассеянно кивнул Стас, после чего
развернулся и медленно пошел по лестнице вверх.
