— Единственное, что я могу предложить — и именно поэтому звоню тебе, — это старое поместье Леноксов, если оно не вызывает у вас неприятных чувств. Банк, которому оно досталось, устроил там кооперативный дом с весьма симпатичными квартирами.
— Поместье Леноксов. Новые хозяева сохранили название? — Здесь они с дочерью вступали на неуютную территорию скандального прошлого, нелегко выйти из этой ситуации все равно не представлялось возможным. — Кажется, ван Хорну оно принадлежало не слишком долго. Да, оно действительно вызывает у меня неприятные чувства.
— Там сохранился теннисный корт, хотя без того большого пузыря-тента, который устроил над ним ван Хорн. Была борьба за распределение квартир: долгосрочным арендаторам не нравилось смотреть на дорогу, которая идет по гребню дамбы и которую раз-два в месяц заливает, поэтому некоторые квартиры, те, что без вида на море, остались пустовать и сдаются-таки в аренду на короткий срок. Управляющий сказал мне, что три женщины могут снять два смежных сьюта на третьем этаже. Там ликвидировали старую баню — помнишь ее, с убирающимся потолком? — и построили вместо нее третий этаж, немного на скорую руку, как я догадываюсь, — управляющий показал мне одну из комнат, потолок там действительно низковат, зато, если высунуться из окна, открывается вид на дамбу. К тому же в отличие от центра города там будет тихо по ночам.
— Как может быть тихо в кооперативном доме? А если сосед за стеной маниакально любит смотреть телевизор?
— Мама, не будь такой снобкой. Там, конечно же, не так тихо, как в пустыне Нью-Мексико, нет. Но в реальном мире почти все живут, имея за стеной чей-нибудь телевизор.
— Неужели, дорогая? Не догадывалась, что ты так много знаешь о реальном мире. Ты не поехала со мной и Джимом в Нью-Мексико, потому что у тебя был друг, по которому ты с ума сходила, потом тебе до смерти захотелось уехать в Ризди и умыть меня как художницу, через год и это прошло, и ты стала официанткой в забегаловке с сальными ложками там же, где родилась. Сколько раз в жизни ты выезжала за пределы Род-Айленда? Маленького-маленького Род-Айленда?
— В то время как ты за последнее время объездила весь мир, да? Мама, я нежно тебя люблю, но ты всегда была испорченной. Сначала тебя портили родители, потом бедный папа и наконец Джим. Тебе никогда не приходилось сталкиваться с настоящей нуждой и настоящим одиночеством.
— Это неправда, дорогая. Быть человеком само по себе означает сталкиваться с подобными проблемами.
— Не называй меня «дорогая». Для «дорогой» слишком поздно. Прости, я не хотела жаловаться. Просто случилось так, что моя мать — Королева майского праздника, красивая большая пчелиная матка, полная царственного нектара, а я — простая рабочая пчела, девушка, оставшаяся на балу без кавалера.
— Это неправда, дор… Марси. Ты очень привлекательна. Ты была идеальным ребенком.
— Это только лишь способ сказать, что потом все покатилось под горку. Что ж, как выясняется, вся жизнь — это скатывание под горку. Но несмотря на это — хочешь верь, хочешь нет, — у нас с Хауи есть свои радости. Скромные радости. От мальчиков и не только. А настанет день — мы уедем во Флориду и купим катер.
— Катер, с которого ловят рыбу? Как прелестно, дорогая.
— Даже то, как ты это произносишь, выдает в тебе ужасную снобку: ты якобы настолько выше всего этого. Откуда это в тебе? Все хотят тебе услужить. Джейн и эта, вторая, Сьюки, они хотят услужить тебе, я пытаюсь тебе услужить, а ты воротишь нос при одной мысли, что придется всего лишь месяц или два прожить в кооперативном доме.
Александра ничего не имела против ссоры теперь, когда она обрела определенную тональность. По крайней мере это был живой разговор; хотя бы что-то происходило. Марси извергала все эти абсурдные претензии так, словно ее мать была Богом, сотворившим Вселенную. В Нью-Мексико после смерти Джима, и даже раньше, Александра боролась с приступами депрессии. Сухость ее старческой кожи, скудость пустынной растительности, живущей поверх уходящих в глубину скал и минералов, монотонность вечно солнечных дней, горные ветры, опустошающие ее, великое безутешное одиночество Природы — все это усугубляло вызывающее страх бремя необходимости прожить еще один день. В Иствике она бывала разной — испуганной, пристыженной, возбужденной, полной надежд, но, насколько она помнила, погруженной в депрессию — никогда.
— Ты, — сказала она ровным тоном, — главная причина, по которой я не хочу ехать. Боюсь оказаться для тебя источником неловкости.
— Это теперь-то? Бояться поставить меня в неловкое положение нужно было тогда, когда мне было пятнадцать. Чтобы мне не приходилось слушать то, что говорили мне в школе одноклассники, смотреть в глаза Еве Марино, притом что обе мы знали, что ты трахаешь ее отца, ждать по ночам твоего возвращения далеко-далеко за полночь…
— Мне очень жаль, но я тоже хотела иметь свою жизнь. Мать — человек, а не просто функция. — Факция, как каламбурила Джейн. Ох уж эта злодейка Джейн, Джейн-Болячка, с ее острым, как пила, правдивым языком. В ночь, когда Даррил и Дженни объявили о своей женитьбе, их троица танцевала: «Her, har, diable, diable, saute ici, saute lajoue ici, joue la!»
[27]
, взявшись за руки, измазанные свадебным тортом. А теперь эта взрослая женщина, ее дочь, осмеливается судить их, представляя все в самом худшем свете. Пытаясь сохранять невозмутимый материнский, хотя и критический тон, Александра продолжила: — Не бойся, я не поставлю тебя в неловкое положение, потому что не приеду. Передай своей новой подруге Джейн: ей нет нужды заботиться о жилье для меня.
Дочь взорвалась:
— Мама, все, для кого это что-то значило, мертвы! Я надеялась, что ты захочешь приехать, потому что я для тебя кое-что значу. Мы могли бы п-получше узнать друг друга. — Она плакала.
— О, Бог ты мой, Марси, — виновато, начиная паниковать, поспешила сказать Александра. — Какая славная идея. После только-что произнесенной тобой тирады.
Возможно, ей лишь померещились слезы, потому что Марси вполне спокойно ответила:
— Думаю, хорошо, что я выговорилась. Я имею в виду свои чувства. Но это не вся правда. Ты могла быть и очень хорошей матерью. По крайней мере ты не резонерствовала и не брюзжала. Я любила, когда ты консервировала томатный соус или дергала сорняки в саду и заставляла нас помогать. Ты привила нам знания о Природе.
— В самом деле? Тогда я думала, что Природа на моей стороне. Теперь сомневаюсь.
Марси не слушала ее, она продолжала:
— У нас с Хауи есть клочок земли, с которого мы кормимся: самые простые растения — две грядки латука для салатов, немного петрушки и брюссельской капусты. Так любопытно наблюдать, как брюссельская капуста выпускает все новые и новые побеги, до самых заморозков. Я бы и помидоры выращивала, но Хауи их ненавидит. Это единственное, чего он не ест. — От этого маленького признания голос ее охрип, и в нем послышалось предвестье возвращающихся слез. Не была ли Марси неуравновешенной?
