— Одну секунду.
Он уже в ней, и она делает что-то еле заметное — расслабляя и снова напрягая мускулы влагалища, и командует:
— Давай.
Она кончает чуть раньше него, что позволяет ему наяривать, не боясь причинить ей боль, — соитие, лишенное безумия. После чего наступает стеснительный момент — возвращаются различия, партнерша выступает из тумана, начинается анализ того, где чья заслуга и кому кого благодарить. Кролик утыкается лицом в горячую выемку ее шеи.
— Спасибо.
— Это тебе спасибо, — говорит Пегги Фоснахт и крепко обхватывает его ягодицы, побуждая — что ему вовсе не нравится — напоследок, прежде чем он обмякнет, еще глубже войти в нее. Ни Джилл, ни Дженис не позволяют себе такого. И все равно ему хорошо. Пока она не говорит:
— Не откатишься? А то ты так меня прижал, что дышать трудно.
— Неужели я такой тяжелый?
— Смотря сколько под тобой лежать.
— Собственно, мне уже пора домой.
— Почему? Ведь только еще полночь.
— Беспокоюсь, что там у меня дома.
— Нельсон тут. А что до других, не все ли тебе равно?
— Сам не знаю. Не все равно.
— Но им все равно, где ты, а ты в постели кое с кем, кому не все равно.
— Ты же принимаешь назад Олли, — с укоризной говорит он.
— У тебя есть другие предложения? Он же отец моего ребенка.
— Ну, не моя в том вина.
— Нет, твоей вины ни в чем нет.
И она падает на него, и они снова основательно занимаются печально изощренной любовью, потом разговаривают, потом он немного дремлет, а потом раздается телефонный звонок. Телефон звонит у самого его уха. Женская рука, гибкая и теплая, протягивается через его лицо, чтобы утихомирить телефон. Рука Пегги. Она слушает и передает ему трубку — он не видит при этом ее лица. Возле телефона стоят часы — светящиеся стрелки показывают двадцать минут второго.
— Эй! Чак? Давай-ка дуй сюда поскорей. Дело худо. Худо.
— Ушлый? — Ему больно говорить — горло саднит. Пегги иссушила его.
На том конце провода вешают трубку.
Кролик сбрасывает с себя одеяло и принимается искать в темноте одежду. Он вспоминает. В гостиной. Когда он голый пробегает по коридору, дверь в комнату мальчиков открывается, Нельсон в изумлении смотрит на голого отца. Он спрашивает:
— Это была мама?
— Мама?
— По телефону.
— Ушлый. Что-то случилось дома.
— Мне с тобой пойти?
Они уже в гостиной: Кролик нагибается, собирая разбросанную по полу одежду, прыгает на одной ноге, вставляя другую в трусы, затем в брюки. Щенок, снова проснувшись, приплясывает вокруг, покусывая его.
— Лучше останься здесь.
— А что могло случиться, пап?
— Понятия не имею. Возможно, полиция. А может, Джилл стало хуже.
— Почему Ушлый ничего тебе не объяснил толком?
— Голос его звучал как-то странно — я не уверен, что он звонил с нашего телефона.
— Я иду с тобой.
— Я же велел тебе остаться.
— Я должен, пап.
Кролик смотрит на него и соглашается:
— О'кей, должен так должен.
Пегги в голубом халате стоит в коридоре, она зажгла еще свет. Поднялся и Билли. Ширинка на его пижаме в желтых пятнах, он высокий, прыщавый. Пегги говорит:
— Мне одеться?
— Нет. Ты и в таком виде великолепна.
Кролику никак не удается завязать галстук — воротничок на его рубашке пристегнут сзади на пуговицу, которую надо расстегнуть, чтобы пропустить галстук. Он надевает пиджак и сует галстук в карман. Кожу щекочет начавший выступать пот, пенис шепотком ноет. Кролик забыл завязать шнурки на ботинках, и когда он нагибается, к горлу подступает тошнота.
— Как же вы доберетесь до дома? — спрашивает Пегги.
— Бегом, — отвечает Кролик.
— Не глупи — это ведь полторы мили. Я сейчас оденусь и довезу вас.
Надо ей сказать, что она не его жена.
— Я не хочу, чтобы ты ехала с нами. Что бы там ни было, я не хочу, чтобы вы с Билли это видели.
— Ма-ам, — возмущается Билли с порога своей комнаты.
Но он стоит по-прежнему в грязной пижаме, тогда как Нельсон уже одет — только ноги еще голые. Кроссовки он держит в руке.
Пегги уступает.
— Я дам тебе ключи от моей машины. Голубой «крайслер фьюри», четвертый у стенки. Нельсон знает. Нет, Билли. Мы с тобой остаемся.
Кролик берет ключи, такие холодные в его разгоряченной руке, точно они вынуты из холодильника.
— Большущее спасибо. Или я уже это говорил? Извини, что так получилось. Замечательный был ужин, Пегги.
— Рада, что тебе понравилось.
— Мы сообщим вам, что там у нас. По всей вероятности, ничего особенного, просто этот мерзавец накурился до того, что ничего не соображает.
Нельсон за это время успел надеть носки и кроссовки.
— Поехали, пап. Большое спасибо, миссис Фоснахт.
— Я всегда вам рада, обоим.
— Поблагодарите мистера Фоснахта за приглашение, если я не смогу поехать с ним удить рыбу, а скорей всего не смогу.
— Ма-ам, разреши мне с ними, — все еще пытается уговорить мать Билли.
— Нет.
— Мам, до чего же ты сволочная.
Пегги закатывает сыну пощечину — на щеке его вспыхивают красные полосы, следы пальцев, и лицо мальчишки становится жестким, теперь он уже не в состоянии с собой справиться.
— Мам, ты проститутка. Правильно говорят ребята, что живут у моста. С кем угодно готова переспать.
Кролик говорит:
— Да не ссорьтесь вы.
И, повернувшись, отец с сыном бегут по коридору, затем, не дожидаясь лифта, вниз по лестнице в подземный гараж, полихромное озеро, застывшее в низком освещенном гроте. Кролик, поморгав, вдруг осознает, что пока они с Пегги растопляли каждый свою тьму, их окружал мир холодного флуоресцентного света в коридорах, и на лестницах, и среди никогда не спящих колонн, поддерживающих большое здание. Вселенная не спит — не спят ни муравьи, ни звезды, смерть — это вечное бдение. Нельсон отыскивает голубой «фьюри». Приборная доска загорается зеленым светом, когда Кролик включает зажигание. Мотор почти бесшумно оживает, выводит машину задом, и она скользит мимо грязных стен грота. В уголке, возле кирпичной лестницы, ждет ремонта, блестя хромом, мини-мотоцикл. Асфальтовый выезд выводит их на площадку для машин, а затем на улицу, вдоль которой стоят узкие дома и большие зеленые дорожные знаки с номерами, замковыми камнями и гербами с названиями далеких городов. Кролик с Нельсоном выезжает на Уайзер — движения по улице почти нет, все кажется зловещим. Светофоры больше не регулируют транспортный поток, а лишь мигают. «Бургер-мечта» закрыт, хотя внутри все еще светится фиолетовым печь да несколько трубок на потолке, чтобы отпугнуть воров и вандалов. Мимо, блея, проносится полицейская машина. Стоянка для машин перед «Акме» кажется в этот час безграничной. Те несколько машин, что все еще стоят там, — брошены? Или в них сидят любовники? Или это призраки в мире, столь переполненном машинами, что их тени, как листья, можно встретить повсюду? Кружащийся свет, режуще яркий, появляется в зеркальце заднего вида и, разрастаясь, сопровождается могучим воем сирены. Красный остов пожарной машины проносится мимо, словно всасывая «фьюри» на середину улицы — туда, где раньше проходили трамвайные пути. Нельсон вскрикивает:
