И, повернувшись к нему спиной, она подходит к зеркалу и принимается вытаскивать из ушей серьги — точно такое же зеркало в раме из плетеного бамбука висит в бунгало, доставшемся Гарри и Дженис. А вот батик здесь изображает тропический закат с пальмой на переднем плане, тогда как у них с Дженис висит толстая негритянка, торгующая фруктами, однако обе картины явно созданы одним и тем же человеком. Чемоданы же здесь — Гаррисоновы, и одежда, висящая на крашеной палке, заменяющей шкаф, — тоже их.
— Ты не возражаешь воспользоваться зубной щеткой Ронни? — спрашивает Тельма. — Мне ванна понадобится на какое-то время, так что занимай ее первый.
В ванной Гарри видит, что Ронни пользуется кремом для бритья «Пенистый жиллетт», который в виде спрея разбрызгивается из банки, — такие штуки пожирают озон, так что наши дети зажарятся. И новым видом бритвы с узким лезвием, которое выскакивает со щелчком и с таким же щелчком убирается — его еще усиленно рекламируют по телевизору. Гарри не видит необходимости в такой бритве — просто лишние деньги, он по-прежнему пользуется допотопной старой двусторонней бритвой, которую купил за 1,99 доллара около семи лет тому назад, и мылится старой кисточкой тем мылом, какое под рукой. Он брился перед ужином после сна, так что теперь в этом нет надобности. Гаррисоны пользуются также зубной пастой «Крест» с хлорофиллом, в гигантских тюбиках, которые всегда мнутся и лопаются, когда они с Дженис, желая сэкономить пару пенни, покупают такую пасту. Интересно, что случилось с «Ипаной» и что писали в нескольких номерах тому назад в журнале «К сведению потребителей» насчет разновидностей зубной пасты, скорее всего высказывались в пользу паст с примесью пищевой соды — именно такой пользовались они с Мим, так как у мамы была теория, что заправка для вкуса в зубной пасте способствует образованию кариеса. Беда с потреблением в том, что сосед, кажется, покупает все лучше и дешевле, чем ты. Вот и сейчас ванная Гаррисонов преисполнила Гарри завистью. Хотя Тельма не отличается красотой, аптечку она себе оборудовала неплохую, да и всякие косметические снадобья, а также средства против солнца — «Эклипс» и «Сорларкейн». Зачем-то у нее есть и вазелин. И «тампаксы» в большущей коробке — Дженис никогда таких не покупает. И уйма болеутоляющих — разные виды аспирина, и дарвон, и какие-то таблетки в маленьких коробочках, какие дают по предписанию врача, — он такого не ожидал. Люди всегда куда больше страдают от болезней, чем кажется. У Гарри мелькает мысль, не стоит ли пописать сидя, чтобы Тельма не слышала журчания струи, но он отбрасывает эту мысль — это ведь она хочет с ним трахаться. И струя с грохотом водопада падает в унитаз — кажется, этому конца не будет, как-то стыдно, а все из-за возлияний за ужином. Потом он все-таки садится на стульчак, чтобы выпустить из себя газы. Слишком много съел даров моря. Ему кажется, что он учуял в воздухе запах вчерашних крабов, и, поднявшись со стульчака, проводит пальцем сзади, проверяя, не пахнет ли. И решает, что пахнет. Лучше вымыться. Интересно, каким маленьким полотенцем пользуется Ронни — голубым или коричневым. Он решает, что коричневым, и усиленно вытирается им. Вот теперь он готов. Надо только ликвидировать свой запах — и он хорошенько моет полотенце под краном.
Вернувшись в комнату, Гарри застает Тельму раздетой — на ней кокосового цвета бюстгальтер и черные трусики. Он этого не ожидал — не ожидал, что так возбудится. Странная штука с этими грудями: одни в одежде выглядят больше, а другие — меньше, чем на самом деле. Груди Тельмы относятся ко второму разряду: чашечки ее бюстгальтера хорошо заполнены. Все ее тело — а ей сорок с лишним лет — выглядит стройным и готовым услужить, такое впечатление, несмотря на строгое лицо, неожиданно оставляют медицинские сестры и школьные учительницы. Тельма смеется и протягивает к нему руки, точно танцовщица с веером.
— К твоим услугам. Ты шокирован. Ты такой славный и чистый, Гарри, за это я тебя и обожаю. Я буду готова через пять минут. Постарайся не заснуть.
Умница. При том, как мало они здесь спят и постоянно накачиваются, а сегодня к тому же он пережил шок в воде — нырнул, и бездонная зеленая глубина стала тянуть его за ноги вниз, — так что он, конечно, не в форме. Он начинает раздеваться и не знает, где поставить точку. За годы супружества у мужа с женой вырабатывается уйма мелких привычек, которые посторонней женщине могут показаться странными. Хочется ли Тельме, чтобы он лежал голым в постели? Или на постели? Если он будет менее голым, чем Тельма, когда она выйдет из ванной, это будет с его стороны грубостью. В то же время при ярком свете, какой льется из-под соломенного абажура, покачивающегося над кроватью, он не хочет, чтобы она увидела его лежащим на одеяле, точно на фотографии из «Плейгерл». Гарри знает: похудей он на тридцать фунтов, животик у него все равно останется. Он подходит в трусах к отделанному бамбуком бюро и включает лампу, дешевое деревянное основание которой украшено маленькими наклеенными раковинками. И снимает трусы. Резинка на них разболталась — трусы надо покупать жокейские, но в дешевых магазинах Бруэра их не бывает — о качестве нигде не заботятся. Он выключает свет над кроватью и в полутьме вытягивается на одеяле — такой, как есть, каким был и каким будет до того, как его в последний раз оденут в похоронном бюро, у него нет даже обручального кольца, которое делало бы его менее голым: когда они с Дженис поженились, мужчины не носили обручальных колец. Он на секунду закрывает глаза, чтобы они отдохнули в красной полутьме под веками. Ему надо через это пройти — возможно, она хочет лишь поговорить, а потом он все-таки отдохнет перед завтрашним вечером. Войти туда... В этот покатый грот под водой...
Тельма, выходя из ванной, хлопает дверью с таким грохотом, точно это землетрясение. Она держит перед собой белье и, повернувшись к Гарри спиной, бросает трусы в кучу грязного белья, которое Гаррисоны держат около бюро, за соломенной корзинкой для мусора, а бюстгальтер, еще достаточно чистый, складывает и кладет в ящик. Он видит ее задницу уже во второй раз за поездку, думает, борясь со сном, Гарри. Повернувшись, она своим телом заслоняет лампу на бюро, и ее передок погружается в тень; она застенчиво приближается к нему, точно идет по воде. Груди ее свисают вниз, когда она наклоняется, чтобы включить свет, который он выключил. И садится на край кровати.
Его член все еще спит. Она берет его в руку:
— Ты не обрезан.
— Нет, почему-то в больнице в тот день этого не делали. А возможно, у мамы была своя теория на этот счет, не знаю. Я никогда не спрашивал. Извини.
— Но это прелестно. Точно маленькая шапочка.
Продолжая сидеть на краю кровати, Тельма нагибается, более гибкая голая, чем в одежде, и берет его член в рот. Ее тело в свете лампы кажется лоскутным одеялом из рыжеватых, облезло-розоватых и от природы желтых кусков. На ее животе образуются плоские складки, точно горка газет, а на руке, держащей двумя пальцами основание его члена, смутно проглядывают голубые вены. Но дыхание ее теплое и влажное, и при виде отдельных седых волосков, которые змейками вьются среди тускло-коричневой массы, ему хочется погладить ее по голове или дотронуться до ямочки на ее подбородке. Он только боится, что это может нарушить то состояние, в какое она его втягивает. Она поднимает руку и быстро отбрасывает прядь волос, словно хочет, чтобы они не мешали ему лучше ее видеть.
