— Ой! Какого черта, Дженис! Прекрати.
Он надувает живот, так что теперь не только ее соски, а уже груди целиком прижаты к его ребрам. Одной рукой схватив ее за волосы в приступе ярости от такого обращения с собой, в другой руке по-прежнему держа журнал, в котором он пытался прочесть про то, как прилипают к банкам магниты, Кролик выгибает спину, и Дженис перекатывается с его тела на свою сторону кровати. Приняв в пьяном тумане это за игру, она сдергивает с него простыню еще ниже и нащупывает его член. Ее касание холодом проникает в него — она недавно мыла в ванной руки. Следующая страница «К сведению потребителей» напечатана на синем фоне: «Прохлада летом 1979 года: кондиционер или вентилятор?» Кролик пытается вникнуть в перечень преимуществ и недостатков каждого их этих приспособлений («Громоздкий и тяжелый в установке» противопоставляется «Недорогому в использовании» — похоже, вентилятор имеет все преимущества), но не может отключиться из-за того, что происходит ниже его живота, где алчные пальцы Дженис снова и снова просят об одном и том же и не получают желанного ответа. В ярости он швыряет журнат в стену, за которой спит мамаша Спрингер. И уже осторожно снимает очки для чтения, кладет их в ящик ночного столика и выключает лампу.
Теперь докучливой плоти его супруги придется состязаться с призывом ко сну, который несет с собой темнота. День-то ведь был длинный. Проснулся Гарри в шесть тридцать и в семь был уже на ногах. Веки у него стали слишком тонкими и не защищают от утреннего света. Даже сейчас, хотя еще нет и полуночи, он чувствует приближение завтрашней зари. Он снова вспоминает голубоглазое видение, в котором, казалось, слились его гены и гены Рут. И на память приходит далекое прошлое, когда он взял Рут стоя, произнеся «Ого!» в изумлении от ее красоты, представшей в свете фонаря на Саммер, ее тела, такого длинного и стройного, его член, не согнувшись, вошел в нее, в эту спелую, спелую красоту, «Ого!», и так грустно, что после такого чудесного единения он опустился до этого слепого слияния двух стареющих тел — одного сонного, а другого пьяного. Теперь Дженис уже со злостью дергает его член, который не желает вставать, — все ее внимание сосредоточено на нем, как бывают сфокусированы при помощи увеличительного стекла на кусочке шелка солнечные лучи, дети убивают таким способом муравьев, — Гарри видел это не раз, но никогда в этом не участвовал. Мы и так достаточно жестоки, даже когда не проявляем этого. Его возмущает то, что в стремлении забыть о своей заброшенности, о ссоре с матерью и, возможно, даже о страхе перед возвращением сына, Дженис не действует исподволь, что и возбуждает кровь и она прихлынывает к члену, как это было в девятом классе на алгебре, когда он сидел рядом с Лотти Бингамен, а та подняла руку, желая ответить на вопрос учительницы, и он увидел ее волосатую подмышку и чашечку бюстгальтера желтовато-оранжевого цвета, обтянутую тонкой материей блузки. И тут же возник страх, что сейчас прозвонит звонок и ему придется подняться с места, а у него в брюках стоит член.
Кролик решает поцеловать соски Дженис — это позволит ему настроиться, а то как-то стыдно. Нужна пауза, нужна пауза, чтобы генератор заработал. Его слюна заблестела на ее темной массе над ним — изголовье их кровати находится между двух окон, которые заслоняет от солнечных и лунных лучей большой бук, однако листья его все же пропускают немного света с улицы.
«Ох, как хорошо». Ему хотелось бы, чтобы она это сказала. Впрочем, мало сказать «хорошо». В ее возгласе должна чувствоваться неожиданность его атаки или оскорбленная гордость, иначе получается не то. Ведь Лотти тогда очень хотела, чтобы он ее взял. И даже не обязательно он. Она сидела сжав ноги, удерживая грязное желание — именно так пишут на стенах уборных, об этом говорят рисунки и слова, начертанные мальчишками, которые с помощью увеличительного стекла сжигают насмерть муравьев, и те погибают с легким треском, — ты слышишь его, а девчонки, интересно, раскрываются с таким же звуком? Мысль о том, что Лотти знала: если она поднимет руку, то блузка, заправленная в юбку, обтянет ее сосок и чашечка бюстгальтера проглянет сквозь лен, а под мышкой обнажатся маленькие девственные завитки, и он будет ждать этого, чувствуя, как закипает кровь. И в наполненной тревогой темноте, когда за тонкой штукатуркой стены спит мамаша Спрингер, Гарри наконец как бы ненароком выдает Дженис свой затвердевший член. Горячая шту-у-уч-ка!
Но размышления на разные темы приглушили ее пыл, он чувствует это по ее жесткой ласке и, отчаянно пытаясь спастись, шипит ей в ухо:
— Да пососи же, пососи.
И Дженис покорно переворачивается, голова всей тяжестью ложится на его живот. А он, растянувшись по диагонали на кровати, выбрасывает руку, словно собравшись взлететь, и гладит ее ягодицы, эти нижние сферы ее тела, ставшие менее округлыми, и поросль между ними, которую его пальцам стало легче находить. Дженис научилась сосать за время жизни со Ставросом, но делает это не по-настояшему, а скорее лижет верхушку. Стремясь возбудить себя, Кролик пытается вспомнить, как это делала Рут, как восторженно произносила «Ого!» и даже однажды проглотила сперму, но вместе с воспоминаниями приходит чувство вины за те месяцы, что они провели вместе, и измена изменщику, его бегство и горькое сожаление, что все позади. Дженис вдруг спрашивает:
— О чем ты думаешь?
— О работе, — лжет он. — Меня беспокоит Чарли. Он так о себе печется, что трудно даже попросить его что-нибудь сделать. Теперь мне приходится самому заниматься большинством покупателей.
— А почему бы и нет? Ты положил себе жалованья в два раза больше, чем ему, а он прослужил там всю жизнь.
— Угу, но женат-то на дочке босса я. Мог и он жениться, да вот не женился.
— Мы не стремились к браку, — говорит Дженис.
— А к чему вы стремились?
— Не важно.
Он рассеянно гладит ее длинные волосы, лежащие у него на животе, — такие мягкие после всего этого плавания.
— Сегодня к нам заглянула пара ребятишек, — начинает он рассказывать и умолкает. Теперь, когда она перестала его хотеть, у него набух член — горечь отступила, и мускулы наконец расслабились. А Дженис вся расслабилась и заснула, прижавшись лицом к его члену.
— Хочешь, чтоб я вошел? — тихо спрашивает Кролик и не получает ответа.
Он осторожно сдвигает инертное тело со своей груди, переворачивает жену, так что теперь они лежат оба на боку и он может войти в нее сзади. Она все-таки просыпается и вскрикивает, когда он проникает в нее. Войдя в ее влажное нутро, он натягивает простыню над ними обоими и начинает медленно наяривать. На улице еще не настолько жарко, чтобы включить вентилятор или воздушный кондиционер, оба валяются где-то на чердаке под пыльными стропилами, придется напрячь спину, чтобы их оттуда вытащить, а он никогда не любил холод от воздушного кондиционера, даже когда кондиционеры существовали только в кинотеатрах и тебя так и тянуло нырнуть туда с жаркого тротуара, и ты видел слово ПРОХЛАДА, начертанное сине-зелеными буквами со свисающими ледышками на навесе над входом, ему же всегда казалось здоровее жить в том воздухе, который дал нам Господь, каким бы паршивым ни был этот воздух, — пусть тело приспосабливается к нему: природа ведь может приспособиться к чему угодно. И все же иной раз ночью ты весь покрываешься потом, а внизу мчатся машины, шурша по мокрому асфальту, мальчишки и девчонки едут, опустив стекла окошек или верх машины, и радио взрывается, как раз когда ты засыпаешь, и у тебя мурашки бегут по коже, когда до нее дотрагивается простыня, и ты слышишь, как жужжит в комнате один-единственный комар. Член его как камень лежит в спящей женщине, он гладит ее ягодицы, расщелину между ними, прижатую к его животу, надо снова начать бегать, постепенно за эти годы он понял, что Дженис не возражает, когда он гладит эту расщелину между двумя половинками и то, что находится в глубине, ей даже как будто нравится лежать под ним и чувствовать, как его рука поддерживает ее ягодицы. Теперь он гладит себя и проверяет, так же ли тверд его член, а он твердый и толстый, как дерево в том месте, где оно вылезает из травы, две темные луны Дженис впускают его, поглощают с легким всасывающим звуком. Длинный изгиб ее бока — от ребер до бедер — кажется волной под его пальцами, легко касающимися ее кожи, как чайка касается волны. Ее убаюкала любовь, сморило вино. Какое счастье, что существует хмель.
