— Что это он так обозлился? — обращается к женщинам Гарри. — Я ведь только и сказал, что не понимаю, почему мы должны выгонять Чарли ради того, чтобы малый мог торговать спортивными машинами. Со временем — безусловно. Даже, может, еще в восьмидесятом году. Бери бразды в свои руки, молодая Америка. Заглатывай меня. Но всему свой срок, Бог ты мой. У нас еще куча времени.
— В самом деле? — как-то странно спрашивает Дженис. Она определенно что-то знает. Все сучки все знают.
Он поворачивается к ней:
— И ты туда же! Мне казалось, что уж ты-то должна бы относиться лояльнее к Чарли.
— Лояльнее, чем к собственному сыну?
— Вот что я тебе скажу. Вот что я вам скажу. Если уйдет Чарли, я тоже уйду. — Он пытается встать, но глубокое кресло не сразу выпускает его.
— Гип-гип ура! — произносит Нельсон, сдергивает свою джинсовую куртку с вешалки, стоящей у входной двери, и натягивает ее. Он выглядит сгорбившимся и жалким, точно крыса, которую вот-вот утопят.
— Теперь он покалечит «мустанг». — Гарри наконец вылезает из кресла и встает во весь рост, возвышаясь над ними.
Мамаша Спрингер хлопает себя по коленям, растопырив пальцы:
— Ну, это препирательство вконец испортило мне настроение. Пойду согрею воду для чая. От этой сырости у меня в суставах прямо черти расплясались.
Дженис говорит:
— Гарри, попрощайся с Нельсоном по-человечески.
Он возражает:
— Он же не попрощался со мной по-человечески. Я пытался говорить с ним по-человечески о колледже, а впечатление такое, точно я рвал ему зубы. Вечно вы устраиваете из всего секреты! Я теперь даже не знаю, чему он учится. Сначала он готовился стать врачом, но ему, видите ли, оказалась не по зубам химия, потом это была антропология, но там, видите ли, слишком много надо было запоминать; последнее, что я слышал, — он перекинулся на общественные науки, но это оказалось слишком большим дерьмом.
— Я учусь на географа, — заявил Нельсон, топчась у двери: уж очень ему охота удрать.
— На географа! Географию ведь преподают в третьем классе! В жизни не слыхал, чтобы взрослый человек изучал географию.
— А это, судя по всему, считается там серьезной специальностью, — говорит Дженис.
— Что же они целый год делают — раскрашивают карты?
— Мам, мне пора бежать. Где у тебя ключи от машины?
— Посмотри в кармане моего плаща.
А Гарри не может отвязаться от сына.
— Запомни, что дороги у нас здесь скользкие, когда мокро, — говорит он. — И если потеряешься, звони своему профессору географии.
— То, что Чарли пригласил Мелани, тебя уязвляет, верно? — говорит ему Нельсон.
— Нисколько. Меня уязвляет то, что это не уязвляет тебя.
— А я выродок, — сообщает отцу Нельсон.
— Дженис, ну что я сделал парню, чтоб заслужить такое?
Она вздыхает:
— О, я полагаю, ты знаешь.
Надоели ему эти намеки на его небезупречное прошлое.
— Я же заботился о нем, верно? Пока ты где-то болталась, кто ставил ему на стол кашу и отправлял в школу?
— Папочка, — с наигранной горечью произносит Нельсон.
Тут вмешивается Дженис:
— Нелли, ну почему ты не уходишь, раз собрался уходить? Ты нашел ключи?
Парень позвякивает ими.
— Ты обрекаешь свой автомобиль на самоубийство, — говорит ей Гарри. — Этот парень — убийца машин.
— Это же была всего лишь паршивая царапина, — кричит Нельсон, обращаясь к потолку, — а он, видно, никогда не перестанет меня мучить! — Дверь хлопает, успев впустить резкий ток воздуха, пахнущего дождем.
— Кто еще хочет чаю? — кричит из кухни мамаша Спрингер.
Они идут к ней. После забитой мебелью душной гостиной в кухне с ее сверкающими эмалированными поверхностями мир кажется менее мрачным.
— Гарри, не надо так наседать на мальчика, — советует ему теща. — У него столько забот.
— Каких, например? — резко спрашивает он.
— Ну-у, — произносит мамаша все так же мягко, ставя тарелки под чашки с блюдцами, как принято у Уолтонов. — Мало ли что у молодых людей бывает.
У Дженис под ночной рубашкой надеты трусы, но лифчика нет, и при ярком свете соски просвечивают сквозь материю, такие же розовые, только потемнее, ближе к красному вину. Она говорит:
— В трудное мы живем время. Казалось бы, перед молодыми людьми открывается столько возможностей, и они должны хотеть того и этого, а когда им исполняется двадцать, они обнаруживают, что деньги-то, оказывается, совсем не легко заработать. У них нет даже тех возможностей, какие были у нас.
Такие речи что-то на нее не похожи.
— А ты-то с кем на эту тему говорила? — презрительно спрашивает Гарри.
С Дженис нелегко справляться; она приглаживает челку растопыренными, как грабли, пальцами и отвечает:
— С некоторыми женщинами в клубе: у них дети тоже вернулись домой и не знают, что с собой делать. Этому даже теперь есть название — какое-то там возвращение в родное гнездо.
— Синдром возвращения в родное гнездо, — подсказывает Гарри: они его успокоили. Вот так же, бывало, они с папой и мамой, уложив Мим в постель, садились за кухонный стол, где стояли каша и какао, и иногда чай. Он чувствовал, что может даже пожаловаться. — Если бы он хоть попросил помочь ему, — говорит он, — я бы постарался. Но он же не просит. Он хочет брать без спроса.
— Такова уж человеческая природа, — говорит мамаша Спрингер, взбодрившись. Чай заварился ей по вкусу, и, как бы желая поставить на разговоре точку, она добавляет: — Нельсон ведь премилый мальчик, просто на него сейчас слишком много, по-моему, навалилось.
— А на кого не навалилось? — спрашивает Гарри.
В постели — возможно, это дождь так возбуждает его — Кролик настоятельно требует любви, хотя Дженис сначала сопротивляется.
— Если б знала, я приняла бы ванну, — говорит она, но не от нее хорошо пахнет — он чувствует этакий густой запах джунглей, запах гниения, таящегося глубоко, глубоко под папоротниками.
Кролик не перестает к ней приставать, боясь ударить лицом в грязь, тогда холодная ярость овладевает Дженис, она выгибает бедра, трется клитором об его лицо и дает ему кончить в себя, уже лежа под ним, а он, исчерпав все силы, лежит и снова прислушивается к шуму дождя, который то и дело налетает и с металлическим стуком бьет в окно, в более быстром ритме, чем по железному водостоку, куда сливаются потоки дождя. Гарри говорит жене:
— Мне нравится жить под одной крышей с Нельсоном. Это здорово, когда у тебя есть противник. Обостряет все чувства.
