Эд говорит:
— В решающий момент он взял и скис. А ему надо было не дрейфить, прямо так и заявить: «Да, я либерал и, если хотите знать, горжусь этим».
— Ну да, только как бы это сошло ему с рук на Юге и Среднем Западе? — парирует Джо. — И Калифорния с Флоридой немногим лучше — кишмя кишат старыми маразматиками, а им только одно требуется: «Все налоги отменяются». Остальное их не волнует.
— Да, те еще избиратели, — соглашается Эд. — Но он ведь не на них делал ставку. Взбудоражить бедняков — вот на что он рассчитывал. Ладно, Энгстром, оставь в покое свой трехфутовик. Я и так уже записал тебе шестерку.
— Ничего, мне полезно попрактиковаться, — отвечает Гарри и бьет по мячу и смотрит, как тот замирает у левого края лунки. Сегодня явно не его день. Да будет ли теперь когда-нибудь его день? Уже пятьдесят шесть — сдает он, еще как сдает! Собственный сын, и тот больше не может находиться с ним в одной комнате. Помнится, Рут однажды назвала его ходячей смертью.
— Он поставил на так называемых демократически настроенных рейганистов, — продолжает свою мысль Джо. — Но штука в том, что никаких демократов-рейганистов в природе не существует, а есть просто твердолобые тупицы, которые руками и ногами держатся за свои предрассудки. Только здесь, на Юге, я начинаю понимать, где зарыта собака. Все дело в черных. Через сто тридцать лет после Эйба Линкольна республиканцам удалось прищучить негров — это победа такого масштаба, что не оставляет ни одному из демократических кандидатов в президенты ни малейшего шанса, разве только им поможет очередной массовый спад производства или совсем уж грубый прокол типа Уотергейта. Но Олли Норт[34] не спешит сделать им такой подарок. Даже Рейган, уж на что без царя в голове, и тот не оплошал. Взгляните правде в лицо: подавляющее большинство американцев до смерти боится негров. Это самое главное, нутряное, это корень всего.
После двадцатилетней давности эпизода с Ушлым Кролик испытывает к неграм смешанные чувства, поэтому всякий раз, когда в разговоре затрагивается эта тема, он предпочитает держать язык за зубами.
— А ты как думаешь, Берни? — спрашивает Гарри напарника, пока они с ним наблюдают, как двое других из их четверки подают со второй ти на 136-ярдовой лунке с паром три (тут же, неподалеку от подернутого пеной пруда). Берни ему кажется самым здравомыслящим из этой троицы — он самый флегматичный и немногословный. Несколько лет назад он перенес какую-то операцию на открытом сердце, после которой так до конца и не оправился. В движениях он неловок, у него эмфизема и горбато-сутулая спина, вообще он весь какой-то обвисший — такими обычно становятся толстячки после того, как, вняв рекомендациям врача, сбросят вес. Цвет лица у него довольно-таки паршивый, нижняя губа в профиль расслабленно оттопыривается.
— Я думаю так, — говорит Берни, — что Дукакис пытался говорить с американским народом как с интеллигентными людьми, но мы же к этому не готовы. Буш говорил с нами как с недоумками, и это мы скушали за милую душу. Мыслимое ли это дело — присяга на верность, да-да, вы не ослышались — мыслимое ли это дело, в наше-то время? И кто же до такой глупости додумался?.. Эйлс и иже с ним, те, кто возглавлял президентскую кампанию, засунули его в рекламу пива: вперед, вперед, к сияющим вершинам!
[35]
— Последние слова Берни пропел чуть дрожащим голосом, но умилительно верно. Кролик очень ценит в евреях эту их способность дать волю мимолетному порыву. Они и во время своей еврейской пасхи поют — он знает, потому что Берни и Ферн как-то в апреле брали их с собой на седер
[36]
, как раз перед самым их отъездом назад в Пенсильванию. Пасха, песах: ангел смерти пролетел мимо. Гарри никогда раньше не понимал значения этого слова — пасха. Да минует меня чаша сия — Берни заканчивает свою мысль: — А насчет Буша возможны два варианта — либо он верил в то, что говорил, либо нет. Честно сказать, не знаю, что хуже. Мы таких, как он, называем пишер, засранец.
— Дукакис все время ходил с таким видом, будто его жуть как обидели, — осторожно вставляет Кролик. Это предельная откровенность, на которую у него хватает духу, косвенное признание, что он единственный из их четверки голосовал за Буша.
Не исключено, что Берни об этом догадывается. Он говорит:
— По моему разумению, после восьми лет с Рейганом гораздо больше людей должны были бы чувствовать себя обиженными, чем их на поверку оказалось. Если бы нашелся способ притащить всех американских бедняков к избирательным урнам, социализм был бы нам всем гарантирован. Но людям нравится мечтать о богатстве. Это и есть гениальное изобретение капиталистической системы: ты либо уже богат, либо жаждешь разбогатеть, либо считаешь, что ты этого, несомненно, заслуживаешь.
А Кролику нравился Рейган. Нравился его глухой голос, улыбка, широкие плечи, привычка во время долгих пауз слегка покачивать головой, нравилось, как он безмятежно воспарял над фактами, сознавая, что в науке управлять есть вещи поважнее голых фактов, и то, как ловко умел он изменить курс, неустанно повторяя, что ни на йоту не отклоняется от генеральной линии, — взял и вывел войска из Бейрута, захотел — закорешился с Горби, захотел — раздул до небес национальный долг. Забавное совпадение, но при нем мир стал чуточку лучше — лучше для всех, кроме самых безнадежных, отчаявшихся неудачников. Коммунисты разбежались в разные стороны, только Никарагуа еще упирается, но и там он их приструнил как следует. Было в нем какое-то волшебство. Человек из мечты. Осмелев, Гарри произносит:
— При Рейгане все жили как под наркозом, понимаешь?
— А тебе самому операцию делали? Настоящую, без дураков?
— Вообще-то нет. Гланды в детстве. Аппендицит, когда служил в армии — вырезали на случай если меня пошлют в Корею. А меня взяли и не послали.
— Мне три года назад делали шунтирование — четыре шунта сразу.
— Да, Берн, я помню. Ты мне рассказывал. Зато теперь ты в отличной форме.
— Когда выходишь из наркоза, боль такая — врагу не пожелаешь. Невозможно поверить, что с такой болью можно жить. Чтобы добраться до сердца, нужно раздвинуть грудную клетку. Тебя вскрывают, как кокосовый орех, представляешь? Кроме того, у тебя из ноги, повыше, вырезают вены, самые прочные, какие есть. Поэтому когда ты очухиваешься от наркоза, у тебя в паху болит не меньше, чем в груди.
— Ух ты! — совсем не к месту рассмеявшись, восклицает Гарри: пока Берни, сидя с ним рядом в карте, ведет свой рассказ, Эд, как всегда очень важно и обстоятельно, готовится к удару — сначала устанавливает кисти на клюшке, методично, палец за пальцем, точно цветы в вазу, потом несколько раз, прежде чем замахнуться, вытягивает шею по направлению к лунке, будто хочет стряхнуть с лица паутину или что-то попало ему за шиворот, — и вот после всего этого, выполняя наконец замах, он зачем-то смотрит вверх и в результате смазывает удар и мяч, получив подзатыльник, летит прямиком в воду: прежде чем пойти на дно, он трижды подпрыгивает, оставляя после себя три постепенно расходящихся, набегающих друг на друга круга. И все, крокодил проглотил!
