— Господи, я этого не выдержу!
— Ну а теперь ты снимай рубашку, — улыбаясь, выдохнула она ему в ухо.
Торопливо, не желая ни на секунду отпускать ее, он стянул рубашку, пожалев, что не вымылся более тщательно. Запах подмышек смешался с ароматом шампуня и ее кожи. Он видел Эльзу, словно сквозь разрывы между облаками, и на лес полился неведомый свет. Он целовал ее груди, стараясь не прикусить твердеющие соски, а она зашептала ему на ухо каким-то неестественным хрипловатым голосом, каким говорят на киноэкране:
— Знаешь, Оуэн, дома я иногда раздеваюсь и хожу без ничего по комнате. Потом увижу себя в зеркале и думаю: «Если бы он меня сейчас видел…»
— Ты восхитительна, несравненна, — сказал он от чистого сердца. Но ее слова словно обострили его слух, и он слышал теперь в лесу какие-то шорохи и шепотки, недалеко раздалось уханье совы, или то был условный сигнал, что подавали разбойники, выходя по ночам на охоту. А если в «шевроле» не заведется мотор? Такое часто случалось по утрам, когда прохладно, или в дождь. Отец изо всех сил крутил ручку стартера, но мотор не заводился.
— Ты ничего не слышишь? — спросил он Эльзу.
Та уже скинула на пол кабины туфли, забралась на сиденье и голая стояла перед Оуэном на коленях, гладя ему волосы. Несмотря на растущий страх, его изумляло, как прильнула к нему тонкая девичья талия, как повлажнел под ребрами ее живот, изумляли твердый низ спины и гладкие полушария ягодиц, и щель между ними. Как хорошо сложены части ее тела, как пригнаны друг к другу — точно у обтекаемого серебристого рыбьего туловища.
Где-то далеко снова ухнула сова, что-то прошуршало у самых колес. Эльза почувствовала, что губы Оуэна оторвались от ее соска, и тоже стала прислушиваться. Сердце у нее учащенно забилось.
— Кажется, никого, — проговорила она тихим, без киношной хрипотцы и слегка дрожащим голосом. — Папа говорит, сюда приезжают только во время охотничьего сезона.
Но она ведь видела банки из-под пива, видела бумажные обертки, значит, тоже догадалась: здесь кто-то бывает. «Папа» — хозяин этого леса, он ненавидит Оуэна за то, что тот нарушил права частной собственности, и за то, что он делает с его дочерью.
Затаив дыхание, они оба прислушиваются к какому-то отдаленному шарканью, такому слабому, что кажется, будто это звуки проглатываемой слюны.
Оуэн снова начинает шарить по голому телу Эльзы. Ему хочется поцеловать темный треугольничек под ее животом, такой чистый, целомудренный, не такой, какие он видел на непристойных фотографиях и рисунках, но не знает, как туда добраться. Он чувствует, что она начала расстегивать пряжку у него на ремне, чтобы — первый раз за время их встреч! — потрогать, погладить его набухший восставший член.
Но Оуэн напуган и напугал Эльзу. Желание, которое он испытывал, сменилось другим — посмотреть, заведется ли машина, и поскорее убраться отсюда, не стукнувшись о дерево и не провалившись в колдобину. Голая несовершеннолетняя, Эльза в лесу своего отца — это почти преступление. Он должен доставить ее домой целой и невредимой.
— Эльза, — прошептал он.
— Что? — Возможно она ожидала, что он признается ей в любви или даже сделает предложение.
— Давай уедем отсюда.
Она молчит. Он слышит стук ее сердца и свистящее дыхание.
— Как хочешь, — отвечает она церемонным тоном, каким разговаривает с его матерью. Потом, спохватившись, добавляет: — Давай.
Оуэн не раз будет вспоминать этот час (шорты, одним движением снятые вместе с трусами; поблескивающие белки ее глаз; его ощущение, будто она взмывает над ним подобно воздушному змею или ангелу в углу картины кисти художника сиенской школы) и сожалеть, что остановил ее, когда она принялась расстегивать его ремень, но ему недостало храбрости вкусить то, что она готова была подарить ему.
У него сдали нервы, отравив эти сладостные минуты. Даже голая, она оставалась живым человеком, таким же напуганным, как и он. В сущности, Оуэн показал себя трусом, хотя и уверовал, что был спокоен и мужественен. Он завел машину — слава Богу, мотор заработал, заглушив все страшные звуки — и двинулся задним ходом при тусклом свете габаритных огней. По корпусу машины хлестали ветки. Эльза начала одеваться. Он так и выехал бы на шоссе, не удосужившись даже взглянуть на отваленный им валун, но она сказала спокойно и строго:
— Оуэн, поставь камень на место.
Еще бы, это земельное владение ее отца, сообразил он, и она напомнила ему об этом. Рассерженный, он вылез из машины и вернул валун на дорогу.
— Прости, — сказал он, когда «шевроле» покатил по шоссе в Брекстаун, где жила Эльза. — Я просто сдрейфил.
Эльза сунула в рот сигарету и щелкнула зажигалкой. Она редко курила, хотя многие девушки в Уиллоу баловались табачком.
— Ты, оказывается, совсем как городской житель. А я вот в лесу ничего не боюсь. Здесь ни медведей нет, ни рысей. Осенью папа с дядей тут охотятся.
— Что же ты мне раньше этого не сказала?
— Я пыталась сделать так, чтобы тебе было хорошо.
— Мне было хорошо. Ты потрясная девчонка.
— Все было круто. — Эльза молчала, добираясь до смысла его сбивчивой речи. — Жалко, что мы не трахнулись.
Они не произносили этого слова ни между собой, ни в разговорах со сверстниками, так как оно означало приглашение к близости. Эльза продолжала молчать. Оуэн, покраснев, подумал, что он был не готов к этому, не запасся такой резиновой штуковиной, какую он видел много лет назад у заброшенной «Молочной королевы». Не трогай!
— Я бы тебе не позволила, Оуэн. Хочу остаться девственницей, чтобы не краснеть перед мужем. А с тобой… мне просто хотелось, чтобы ты увидел меня без ничего, чтобы узнал меня получше.
— Ты была замечательна, Эльза. Ты вообще замечательная девчонка.
Что это — неужели она плачет?
— Спасибо, Оуэн, — выдохнула она. — Ты хороший человек.
Слишком хороший — таков был намек. И все же он не винил себя ни в чем. Он обнимал Эльзу, ее тело, напоминающее скользкую гнущуюся рыбину.
Потом были, наверное, и другие вечера, но, оглядываясь в прошлое, припоминая и перебирая подробности, Оуэн не мог вспомнить ни одного. Казалось, тот был последним. Время не текло, оно летело. В последнем классе за ней ухаживал один мальчик, а немного погодя она вышла замуж за другого, с кем познакомилась на вокзале, где кончалась местная ветка пенсильванской железной дороги, и уехала с ним куда-то под Сан-Франциско. Оуэн не захотел взять ее в жены — ее взял другой.
В тот вечер они долго колесили по окрестностям, стараясь за малозначительными разговорами привести в порядок мысли и чувства. Потом он отвез ее домой в Брекстаун, поселок на границе с графством Честер. Застроен он был беспорядочно, как Уиллоу. Только проложенная трамвайная линия сделала Уиллоу предместьем Элтона. Сразу же за жилыми домами в Брекстауне начинались поля с фермами меннонитов. Сараи у них были аккуратно побелены, силосные башни выложены из небольших обожженных блоков. Магазин мистера Зайделя, занявший место между бензозаправкой и парикмахерской, был закрыт. По субботам, когда Эльза помогала отцу обслуживать покупателей, Оуэн не раз заходил сюда, и они с хозяином обменивались мужским рукопожатием.
