Перспектива добираться до места съемок своим ходом никого не
прельстила, поэтому все побросали недоеденные бутерброды и заспешили к выходу.
К тому моменту, как они высыпали на улицу, Ганди уже успел угнездиться на
сиденье и, включив свой ноутбук, погрузиться в просмотр отснятого материала.
Эва тоже заняла свое место рядом с водительским, которое в тот момент
пустовало. А вот Фемида не стала торопиться – приостановилась у дверей, делая
вид, что стряхивает с сапога снег, а сама тем временем наблюдала за человеком,
которому сегодня суждено умереть. Это занятие нравилось ей почти так же, как
следить за Эвой. Смотришь на них, ничего не ведающих о своей участи, и смеешься
про себя, представляя, как удивились бы эти люди, узнав, что их судьбы уже
предопределены. И не Господом Богом, как они хотели бы думать, а Фемидой! Вот
взять ту же Эву. Уж как она трясется над своим лицом, как изнуряет тело
диетами, а все для того, чтобы сохранить молодость и в сорок лет выглядеть на
двадцать пять. Одного она не знает – до сорока она не доживет. Пусть спасибо
скажет за последние годы, которые Фемида ей, можно сказать, подарила! Но не по
доброте душевной, а потому, что, помня о пословице «Месть – это блюдо, которое
едят холодным», она остужала день за днем свою жгучую ненависть, ожидая, когда
она превратится в ледяную ярость. И вот момент настал! Теперь Фемида готова
откушать обещанного судьбой деликатесного кушанья…
Ее размышления были прерваны окликом Ганди:
– Роднуля, чего застыла? Забирайся!
Фемида бросила последний взгляд на свою жертву и послушно
шагнула к машине.
Глава 2. Как стать Фемидой (Продолжение)
Прошло два месяца с тех пор, как умер ее мальчик. За это
время Аня смирилась с потерей, но боли внизу живота не позволяли до конца
забыть о случившемся. А боли были страшными! Особенно в «критические дни»,
тогда она каталась по топчану, воя и рыча, а Ленчик давал ей спазган, укрывал
одеялом (которое она тут же сбрасывала) и ласково гладил по голове. Он вообще
стал гораздо душевнее к ней относиться. Почти не бил, редко насиловал, зато все
больше беседовал с ней, интересно рассказывая о школьных делах. Иной раз он
приносил Ане книжку, и они вместе читали. Еще Ленчик позволил ей рисовать. Дал
альбом, карандаши, ластик. Когда увидел, как здорово у нее получаются портреты,
раздобыл где-то отличные краски и подарил их Ане.
Еще через два месяца Ленчик разрешил Ане иметь зеркало,
расческу, зубной порошок и даже тюбик губной помады. Помада была ужасного
морковного оттенка, дурно пахла и моментально съедалась, но девушка и ей была
рада. Но больше она радовалась книгам (ими Ленчик снабжал ее регулярно), своему
альбому для рисования и вязальному крючку. Да, ей презентовали пластмассовый
(чтобы не поранила Ленчика!) крючок и тонкие (дабы не удумала на них
повеситься) полушерстяные нитки. А в придачу к этому журнал «Рукоделие», чтоб
Аня научилась вязать.
И она научилась! По рисункам и описаниям смогла разобраться
в хитрой науке рукоделия. И теперь на ее столике красовалась прекрасная
салфетка, на стене пестрый маленький коврик, а на подушке – узорчатая
накидушка. Вечерами обычно она тем и занималась, что вязала. А Ленчик,
примостившись на облюбованный много месяцев назад порожек, читал ей вслух свой
любимый роман «Война и мир». Если бы кто увидел эту пару со стороны, мог бы
принять их за супругов, мирно коротавших вечерок, и лишь одно не вязалось с
вполне благополучной картиной – цепь на шее предполагаемой жены да, может быть,
сам «семейный очаг», убогий, безоконный, мрачный и душный…
В эти месяцы Аня была если не счастлива, то вполне довольна
жизнью. И Ленчик ей уже не казался таким уж монстром. Она даже начала его
жалеть, списывая его неконтролируемые приступы ярости на издержки воспитания (он
рос в доме деспотичной бабушки, которая порола его по поводу и без), а
извращенные сексуальные наклонности на плохую возбудимость и слабое здоровье (в
свои сорок он был почти импотентом, и, чтобы расшевелить его естество,
требовалось нечто большее, чем обычные ласки)! Если бы так дальше пошло, Аня,
чего доброго, привязалась бы к нему, но в самой середине лета Ленчика как
подменили. Целую неделю он ходил мрачнее тучи, срываясь на Ане по пустякам. Он
отчитывал ее за любую провинность, неизменно наказывал за оброненную крошку. И
читать он ей перестал. И смешные истории рассказывать, а если и заводил
разговор о чем-то, то только об Аниных недостатках. Не понимая, чем вызвана
такая перемена в его поведении, она изводила себя переживаниями, страшась того,
что просто-напросто ему надоела, и теперь Ленчик решает, как от нее избавиться.
Думать об этом было страшно, а не думать она не могла. Поэтому умирала от
страха перед неизвестным, но спросить Ленчика, права ли она в своих
подозрениях, не решалась. Вот и мучилась!
Когда мучения стали мешать спать, а от вечных душевных
терзаний появились боли в груди, Аня решилась на разговор.
– Что с вами? – спросила она Ленчика в тот момент,
когда он, отхлестав ее по щекам за пролитую воду, собрался уходить к
себе. – Вы какой-то странный эти дни…
– Отстань, – грубо отрезал он.
– Может быть, у вас что-то случилось? Неприятности на
работе или…
Он так на нее зыркнул, что Аня тут же замолкла. Минуту, а то
и больше Ленчик сверлил ее глазами, затем брезгливо сморщился и процедил:
– Какая же ты все-таки уродина. Смотреть противно.
Услышать такое Аня никак не ожидала, так как уродиной она
никогда не была. Скорее напротив, имела очень привлекательную внешность.
Конечно, многие месяцы заточения, страшные роды, смерть сына, болезнь, издевательства,
плохое питание, отсутствие свежего воздуха сделали свое дело – она подурнела,
но не настолько, чтоб на нее стало противно смотреть. Тем более в последнее
время, когда у нее появилась возможность чистить зубы и мыть голову. Она
перестала выглядеть как бомжиха, превратившись в нормальную девушку.
– Я могу еще раз помыть голову, – робко предложила
Аня. – И волосы уложить, как вы любите, в «девятый вал».
– Разве это поможет? – скривился он. – Ты
посмотри на себя! Полголовы черная, другая белая. Отвратительно!
Да, тут Ленчик не соврал. У Ани действительно волосы были
двухцветными: светлыми на концах и темно-русыми у корней (корней отросло
сантиметров пятнадцать). Как все провинциальные красотки, Аня обесцвечивала
свои локоны, но в заточении у нее не было возможности подкрасить их, и не ее в
этом вина!
– Если вы купите мне краску, я приведу волосы в
порядок, – сказала Аня, проглотив обиду.
– Высветлишь свои патлы, как все местные шлюшки? У вас,
я знаю, это модно.
– Могу и в темный покраситься. Каштан или спелую вишню.
Мне идут эти оттенки.
– Ей идут, – передразнил он. – Что бы
понимала! – Настроение Ленчика портилось все больше, взгляд тяжелел, и Аня
с нарастающим ужасом думала о том, что не видела его таким уже четыре с лишним
месяца. – И вообще, что ни делай, все равно останешься деревенской
кошелкой с гнилыми зубами и дряблым задом.
