Через каких-то пару минут целым остался лишь один Эвин
портрет – другие плавали в луже мочи! – тот самый, у изножья кровати, что
появился здесь первым. Аня ринулась к нему, намереваясь содрать, но цепь,
которую Ленчик за какие-то ее грехи укоротил, ее задержала, не позволяя
податься вперед больше чем на тридцать сантиметров. А этого было недостаточно,
чтобы достать до портрета. Пальцы Ани только колебали воздух вблизи стены и не
касались ее даже обломанными ногтями. Тогда она вытянула ногу и попробовала
сорвать картинку ступней, но утратившие силу мышцы плохо повиновались, и ни
одна попытка не увенчалась успехом. Не желая сдаваться, Аня швырнула в картинку
стаканом. Тот врезался в стену, но тут же отскочил, не принеся никакого вреда
портрету, и откатился в угол. В бессильной ярости Аня начала плевать в Эвино
лицо. Но ее плевки почему-то не долетали до цели! Тогда Аня, как взбесившаяся
цепная собака, начала биться на своей привязи, кидаться вперед, рычать, сипеть,
выть от боли и бессилия. Она хотела во что бы то ни стало добраться до своего
врага! И вцепиться ему в глотку…
Но крепкая цепь не давала! Все сильнее впиваясь в шею, она
раздирала кожу. Через минуту кровь залила всю Анину грудь, но она не замечала
этого – перед глазами стояла красная пелена. Спадать она начала только тогда,
когда нестерпимая боль вернула девушку к действительности. Ощутив ее, Аня
замерла, с ужасом осознав, что с собой сотворила, но долго мучиться раскаянием
ей не пришлось – спустя несколько секунд новый приступ боли накрыл ее, и Аня
отключилась.
Сколько она пробыла без сознания, неизвестно. Но когда
очнулась, первое, что увидела, это Ленчика. Он стоял согнувшись в самом центре
каморки и с каким-то потерянным видом смотрел на покрытую мелкими клочками и
кусками скотча стену, еще вчера бывшую «иконостасом». Казалось, он не верил
своим глазам. Но когда его взгляд упал на миску-туалет, в которой вперемешку с
фекалиями валялись обрывки портретов, Ленчик понял – зрение его не обмануло!
– Ты что наделала? – пискнул он. В голосе не было
ни угрозы, ни злости, одно сожаление. – Как ты смогла? Зачем? – Он
поднял не долетевший до миски шарик, развернул его, разгладил на
коленке. – Это же вандализм…
Аня не знала, что сказать. Да и говорить она, по сути, не
могла – горло распухло так, что и дышать было больно.
– Что она тебе сделала? – Он поднял на Аню
увлажнившиеся глаза (впервые она увидела в них слезы), впился ими в ее лицо и
часто-часто задышал. – Как ты могла, тва-а-а-арь? – перешел на дикий
крик Ленчик. – Сука! Су-у-у-ука! – Он подлетел к ней, намотал цепь на
кулак и дернул со всей силы. – Задушу гадину!
Из Аниного горла вырвался хрип. Поутихшая боль накатила с
новой силой. Раны вскрылись. На грудь вновь потекла кровь. Но Ленчик не обратил
на это внимания – дернул еще раз. Ане показалось, что шея у нее разорвалась,
как гнилая нитка, и голова сейчас упадет на пол. Мысль эта показалась ей
спасительной, ибо без головы она жить не сможет, а умереть ей сейчас хотелось
больше, чем когда бы то ни было, но шея оказалась целой, только кожа на ней
сильно пострадала. Поняв это, Аня заскулила: «Простите меня!» – и попыталась
поцеловать Ленчику руку, но он отдернул ее, словно боясь заразиться, толкнул
Аню на кровать и, размотав свободный конец цепи, обрушил его на ее спину…
Бил он ее долго. Пока не устал. Но и когда устал, все равно
бил. Через силу. Поднимая цепь двумя руками, как кувалду, и опуская на
превратившуюся в кровавое месиво спину. Когда ему стало ясно, что боли Аня уже
не чувствует, примотал цепь обратно и ушел, ни разу не оглянувшись на
истекающую кровью девушку…
Вернулся Ленчик спустя несколько дней. К тому времени Аня
чуть не сошла с ума от боли, едва не умерла от голода и почти задохнулась от
вони – несколько раз она оправилась прямо на матрас, так как до миски ей не
удалось дотянуться. Но Ленчик, увидев это безобразие, никак не прореагировал.
Не поругал, не побил. Он вообще на Аню не обратил внимания, словно ее и не
было. Вошел, поставил на стол буханку хлеба и пластиковую бутылку с водой,
вместо миски в угол водрузил старое эмалированное ведро, швырнул рядом исписанную
тетрадь (по русскому языку какого-то ученика седьмого класса…), выкрутил
лампочку и ушел, не проронив ни слова.
Тогда Аня этому даже порадовалась. Подумала: как хорошо, что
ее не тронули да еще поесть дали. Только спустя несколько дней она поняла – в
ее жизни начался новый этап, и этап этот в сто раз хуже, чем все предыдущие.
* * *
Хлеб Аня съела за день. Воду истратила за полтора – не
столько пила, сколько пыталась вымыться. Тетрадь изорвала за два – листы
использовала не только по назначению, но и в качестве полотенца. Остальные дни
сидела без воды, еды, туалетной бумаги и света. В полной темноте. Сколько их
было, этих дней, Аня и сказать не могла – мир будто остановился, завязнув в
беспросветной черной трясине. Первое время она ощущала страшный голод, но потом
перестала, и мучила ее только жажда. Она буквально раздирала горло, не давая
спокойно дышать. И спать! Стоило Ане задремать, как на нее накатывали приступы
удушья, и девушка с кашлем и хрипом просыпалась…
Когда Аня начала терять сознание от обезвоживания, в каморке
появился Ленчик. Он вновь без слов вошел, поставил на стол тот же «продуктовый
набор», бросил на пол новую тетрадь, глянул на ведро и, убедившись в том, что
оно еще не полное, вышел. И сколько Аня ни кричала ему вслед, сколько ни
умоляла простить ее, Ленчик не удостоил ее и взглядом.
На этот раз хлеб Аня постаралась растянуть на более
длительное время. Ела понемножку, отщипывая от буханки небольшие кусочки и
долго мусоля их во рту. Воду использовала только для питья. А из бумаги мастерила
фигурки оригами, навострившись делать их не глядя, ориентируясь лишь на ощупь.
Когда Ленчик увидел одну из них, изорвал в клочья, а тетрадей больше не
приносил. Так Аня осталась и без последнего развлечения, и без туалетной
бумаги.
Прошло еще какое-то время. Пожалуй, месяца полтора, так как
Ленчик навестил Аню шесть раз, а девушка предполагала, что он приходит к ней
раз в неделю. До этого чаще наведывался, но, выяснив, что ведро за четыре дня
не наполняется, решил приходить реже. «Пайку» он, правда, увеличил. С одной
буханки до двух. И воду начал носить в двухлитровой емкости. А вот мыться Ане
не давал совсем. Сколько она ни просила. Теперь Ленчику было плевать, грязная
она или нет, ведь больше он к ней не прикасался. Не прикасался, не смотрел, не
говорил с ней и не слышал… А ей так хотелось хоть с кем-то словом перекинуться.
И посидеть при свете. И связать дурацкую салфетку…
Боже, разве могла она когда-то подумать, что некоторые
месяцы своего заточения будет вспоминать как сладкий сон?!
Но она вспоминала… И к чувству ностальгической грусти
постепенно примешивалось другое, более яркое, острое, пробирающее до костей.
Этим чувством была ненависть. Ненависть к Эве. Она нарастала изо дня в день,
сначала просто царапая душу, а после – вонзаясь в нее, раздирая и мучая. Если б
не Эва, думала Аня, все было бы по-старому. Если не лучше! Ведь Ленчик в
последнее время относился к своей пленнице не просто по-человечески, а даже с
симпатией… И если б не Эва, он вполне мог ее полюбить…
