В комнату вошла высокая горничная Кэндейс из племени сонгай и сообщила, что у дверей стоит нищий. Она велела ему уйти, но он сказал, что принес на продажу апельсины. Она ответила, что им не нужны апельсины, тогда он предложил вырыть колодец или спеть песню. Он держится как-то повелительно, она ничего не может с ним поделать, — так не угодно ли хозяйке поговорить с ним?
Нищий с анзадом за плечами тенью вошел следом за горничной в комнату.
— Великий боже, вы только посмотрите, кто явился! — сказала Кэнди.
Незваный гость в обтрепанных джинсах и трикотажной рубашке с короткими рукавами, на которой уже нельзя было прочесть выцветшую надпись, стоял у края освещенного свечами пространства — маленький, худой, жалкий. Анджелика и Клипспрингер вежливо молчали, почувствовав напряжение от невероятной наглости пришельца. Микаэлис Эзана пригнулся, изучая незнакомца, и, дотронувшись до твердого предмета, успокоительно лежавшего под левой подмышкой, снова откинулся в тень.
— Ну и нахал же ты, — продолжала Кэнди.
А Эзана подумал: «Что, если эта перемена, столь нагло приветствуемая нашим американским эмиссаром, была бы единственной в мире? Есть тут беспощадная схожесть. Младенец кричит, требуя грудь; мать ублажает его; ребенок растет; взрослый умирает».
Высоким, пронзительным голосом нищий плаксиво объявил:
— Я пришел не мешать вашему празднику, а усладить вас песней.
Он снял анзад с заплечья и смычком из газельего дерева исторг из него мелодию. А затем, гнусавя, запел:
Земля, без совести — пустая земля,
проклятая земля, пустынная земля,
где у детей красные волосы и вспухшие животы,
где у взрослых алчные улыбки и жесткий смех.
Совесть важнее для земли,
чем нефтяные скважины, иностранные займы
и кооперативы по производству орехов;
совесть выпрямляет поступь молодых людей
и зажигает мягким светом взгляды девушек.
Но среди бюрократов Куша,
а их так много, этих марколизателей и книголизов,
нет места для совести.
Вот я и спрашиваю, не следует ли
национальную совесть отправить на пенсию?
Музыкант поработал по струнам пальцами и положил рядом смычок. Хозяйка воскликнула:
— О господи, Счастливчик! Неужели ты не понимаешь, что тебя могут теперь пристрелить? Они же все без тебя сделали.
Эзана, которого заинтересовала песня, спросил:
— Разве главное в совести не в том, чтобы быть невидимой и неведомой?
Незваный гость кивнул.
— Видимой только по благотворным результатам. Так и с Аллахом: предстать обнаженным — значит создать тиранию.
— В таком случае, — сказал Эзана, — может быть устроена пенсия, если совесть в прошлом оказывала услуги государству. К сожалению, я не имею официального поста и могу лишь рассуждать, так как в администрации Дорфу Микаэлис Эзана занимает только почетный пост. Это, однако, является повышением по сравнению с тем, что при предыдущей администрации он сидел под замком.
«В жизни человека наступает время, — подумал нищий, — когда он начинает думать о себе в третьем лице».
Анджелика Гиббс, еще не вполне освоив обманчивую покорность, с какою ведет себя африканская женщина, раздраженно спросила:
— Кто этот трепач? Милый, почему мы позволяем ему портить наше застолье?
— По-моему, это своего рода развлечение, — тактично вставил Клипспрингер, удвоив улыбку за счет седых кончиков своих усиков. — Такой у них тут стиль: они не вмешиваются, когда что-то происходит. По-моему, это здорово.
— Я принес тебе добрую весть об убийце твоего мужа, — обратился нищий к вдове. — Он, как и его жертва, растворился в дыму. Со временем их трудно будет отделить друг от друга. Их общая жертва открыла шлюзы американской помощи, чей триумф персонифицирован двумя джиннами прагматизма — твоим любовником и твоим сопровождающим. В Книге книг сказано: «Каждая душа предстанет в сопровождении той, что будет свидетельствовать против нее, и другой, которая будет подгонять». Так черное и белое, сухое и мокрое сменяют друг друга. Ваш маятник, мадам, качается: я приветствую ваш костюм, абсолютно аутентичный. Мой наряд, я это знаю, жалкая смесь всего на свете. Но вы давно присутствовали перед моим мысленным взором, и то, что этот нищий может смотреть на вас, служит наградой за его бродячую жизнь.
Дама почувствовала себя оскорбленной.
— Где он так научился английскому? — спросила она Эзану и, быстро убрав с лица раздражение, добавила: — Что он имел в виду, говоря об убийце Дона?
— Наша самозваная совесть стремится утверждать, — сказал Эзана, — по собственным, несомненно, продиктованным совестью соображениям, что ваш супруг сам захотел уйти из жизни, и это породило много хорошего.
— По-моему, этот малый призывает, — развил дальше мысль Клипспрингер, — к преемственности и спокойному переходу власти. Я поддерживаю его на сто десять процентов. Если ваши люди не способны найти в своей душе отклик на его просьбу о пенсии, я подумал, не сможет ли Информационная служба США набрать ему стипендию для путешествий? Эй, есть идея. Сделайте его стипендиатом Дональда... как его инициалы?
— Не помню, — сказала Анджелика.
— Сделайте его стипендиатом Дональда Икс Гиббса, — докончил Клипспрингер, удовлетворенно потирая ноги, — а деньги мы откуда-нибудь добудем.
— Я многое забыла о Доне, — призналась миссис Гиббс. — Собственно, я вообще мало его видела: он вечно старался кому-то помочь. Но помогать он любил лишь тем, кого никогда не видел. Таким образом, мы все время перемещались. Не знаю, может, я его ненавидела.
— Здесь, в Африке, — заверил ее Эзана, — вы не найдете такого самопожертвования. Здесь эго и личность все еще находятся под ярмом выживания.
Печальная нотка, прозвучавшая в его тоне, его уверенность в бесконечности Африки, простирающейся перед ней, испугали молодую вдову, и она посмотрела на другую американку в поисках поддержки, но Кэнди уже покидала не только Африку, а и комнату. Дрожащей рукой она отвела нищего в сторонку и подтолкнула к прихожей, где стоял сильный запах расцветших кустов.
Ее дрожь тронула его — то, что под кожей пульсировала заботливость жены, и в нем возникло схожее с гневом любовное волнение, ощущение многочисленных биений крови, вызывавших в памяти старые воспоминания о ней, — так хищник неожиданно понимает, что сам стал добычей.
— Тебе, право же, надо убираться из Куша, — резко заявила ему она. — У этих новых людей, что пришли к власти, нет ни капли твоего ироничного отношения к жизни. Они народ мрачный.
— А ты не хотела бы взять меня с собой в страну молока и меда?
Она задрожала сильнее. И легонько отпихнула его, как в свое время пихнула карусель с солнечными очками.
