На это Гиневра, олицетворявшая совесть, посмотрела на посетителей недовольным взглядом и повернулась мордой к стене.
– В общем, у нас к вам дело. Ваш сотрудник решил, наверное, провести роуминг и начал приставать вот к этой бедной убогой женщине… – И Рудольф Валентинович показал на Лидку, лицо которой перекосило от возбуждения и гнева.
– Я голову проломлю, если не отстанет, – пообещала бедная убогая женщина, не уточнив, правда, кому именно.
– Прикрой хайло, – ласково, с высоты своего авторитета посоветовал ей хирург. – Нам не надо никаких роумингов, дорогуша, – проворковал он секретарше, не намереваясь выпускать разговор из-под своего контроля. – Кстати, что означает роуминг в вашем случае?
– Мы только начали работать, – ушла она от ответа. – Все вопросы к руководству.
– Но все-таки?
– Ну… бывает телефонный роуминг, знаете?
– Ну и?..
– А у нас морально-нравственный.
– А кому он сейчас нужен… морально-нравственный? – опять вонзилась в разговор Лидка.
– Пока не нужен. Но мы исходим из законов рынка. Во всем мире спрос рождает предложение, согласны?
– Согласен, – кивнул Белецкий.
– Но в России наоборот. У нас предложение рождает спрос.
– Ну и дальше что?
– Мы предлагаем истязания по морально-нравственной части. И надеемся, что это будет востребовано обществом.
– Но угрожать-то зачем? – рявкнула Лидка. – Про смерть угрожать зачем?
– А морально-нравственное и есть смерть, – сказала кормящая мать. – Для многих. А для вас уж точно.
– Истязания… – задумчиво повторил Рудольф Валентинович. – От этого, наверно, можно получать наслаждение. Как у маркиза де Сада или Мазоха. Вы ведь сюда клоните, верно?
– Я никакого Мазоха до сих пор не получила, – опять встряла в разговор Лидия Павловна.
– Еще получишь. Я тебе объясню, как это нужно делать, – пообещал хирург.
– Речь не про то, – не согласилась с ними секретарша. – Но если вам хочется наслаждаться и хлестать себя по сусалам, то ради бога…
– Ты хочешь хлестать себя по сусалам? – спросил Рудик у Лидки строго.
– У тебя чего, крышу снесло? – и Дериглазова покрутила указательным пальцем у своего виска. – Не ожидала от тебя такой гадости.
– В общем, кончайте с этим, – сказал Рудольф кормящей матери по возможности твердо. – Мазоха мы и сами подымем. А морально-нравственного нам не нужно. А то мы милицию позовем.
Здесь младенец заволновался, зашевелил ножками и как-то печально застонал. Начала мотыляться и Гиневра. Она просунула морду сквозь прутья и стала их ожесточенно грызть.
– Ладно, – согласилась секретарша, поправляя грудь так, чтобы младенец поглубже захватил черный сосок. – Я вижу, что с вами каши не сваришь.
– Именно. Мы такие. Где сядешь, там и слезешь; плюнь в глаза – Божья роса… В общем, не съешь, а выплюнешь.
– А буква «М» на входе, – прервала дотошная Лидка эскападу своего кавалера, – это ведь от мужского туалета?..
– Значит, она опять перевернулась! – расстроилась кормящая мать. – Я сейчас не могу пойти… А вы, когда будете уходить, переверните букву наоборот.
– И что тогда случится? – поинтересовался Белецкий.
– А вы сами догадаетесь, – ушла секретарша от ответа. – Значит, что передать экзекутору? Как звать-то вас?
– Скажите, здесь были те, кому жизнь по барабану, – пробормотал хирург.
– Скажите, что была чета Дериглазовых, – Лидка взяла Рудольфа Валентиновича под руку.
– Это она Дериглазова, а я нет. – И Белецкий вырвался из-под ее крепкого локтя.
Они вышли в мигающий предбанник с детской верой в сердце, что странная ситуация наконец-то разрешена. Там же темпераментная Лидка закатила хирургу звонкую пощечину:
– Это тебе за Мазоха. А это за де Сада!.. – И в довершение она хлопнула любовника по заднице.
Раздался глухой звук, напоминающий тот, с которым падают вниз лопнувшие штаны.
Рудик вытер подбородок несвежим платком, потому что от пощечины у него из носа потекли сопли.
Не сказав ни слова, он пошел на улицу и посмотрел на букву «М», прибитую к двери сомнительного офиса. Взялся рукой за металлический квадратик и перевернул его вверх ногами…
– В самом деле… – пробормотал он. – Вот черт.
Перед ними вместо «М» оказалась “W”.
– И что это такое? – не поняла Лидка.
– “Welcome”, значит, – объяснил просвещенный врач. – А может быть, и не “Welcome”…
На улице была египетская тьма.
2
– …Я думаю, после нашего визита всё прекратится, – успокоил Лидку Белецкий, когда они подходили к ее дому.
– Что всё? – не поняла она.
– Эволюция видов, движение Земли, всемирное тяготение… А твой всё копает… – заметил Рудольф Валентинович, имея в виду Игоря.
Землекоп в темноте был похож на привидение. Его спину освещал фонарь на доме, пот катился градом, рубашка прилипала к телу, а он всё рыл и рыл, рыл и рыл… Грядка получалась высокой, гигантской – сродни братской могиле. Веселые звезды, перемигиваясь, смотрели с высоты на Игоря, а Бог не смотрел, потому что у него были другие дела.
– Это что, для коллективного захоронения? – спросил Рудик беспечным тоном счастливого человека.
– Да пусть себе роет, чего привязался? – махнула рукой Лидка.
– Не спорю. Он может рыть. Но сперва пусть объяснит, кого он хочет здесь похоронить?
Рудольф Валентинович в одно мгновение сделался липким, сладким и гадким. Эта липкость была не снаружи, она была внутри, от нее сердце прилеплялось к ребрам, а желудок поднимался к мозгам. Впрочем, для подобного феномена нашлись объективные основания: Рудик почувствовал нечто вроде ревности. Любить он не умел, но ревновал тем не менее всегда, потому что знал себе цену и его задевало, когда эту цену не знали другие.
– Да отвяжись ты, – отрезал довольно внятно Игорек, работая лопатой, как снегоуборочная машина.
– Что? Что ты сказал? – Щека Рудольфа начала дергаться, рука легла на невидимый курок, а где был этот курок, черт его знает…
– Не грузи, – глухо повторил землекоп.
– Хватит, Рудя, отстань, – попросила Лидка, но было поздно.
Белецкий ударил мальчика под дых. Кулак вошел в Игорька, как в физкультурный мат. Землекоп сразу же, без борьбы осел на землю и получил еще удар ногой в лицо.
– Вот сука… Вот тварь! – шептал Рудик, слегка добавив и упиваясь своей бесконтрольной силой.
Взрыв его ненависти был страшен. Игорек пополз на карачках к калитке. Хирург же взял в руки лопату и начал забрасывать его землей.
