Лидка отрицательно мотнула головой.
– Вот ведь удивительная женщина… Она уничтожила за свою короткую жизнь целый детский сад, и ее ничего не мучит. Есть люди, которые муху убьют и переживают. А этой – как с гуся вода… А здесь что… вино? – прохрипел экзекутор, остановив свой взгляд на «Слезе монаха».
– Натуральное. Сухое, – сказал Рудольф.
– От него сухо во рту, – пояснил Неволин. – О месте на кладбище надо бы распорядиться, – пробормотал он сам себе, – а то может быть очередь, и для всех это будет неудобно.
– Не нужно беспокоиться заранее, – беспечно махнул рукой избитый. – Вы же написали в своем завещании: «Прошу меня не хоронить, пока не появятся явные признаки разложения…» Было такое дело?
– Было, – согласился Василий Карлович, поражаясь его осведомленности.
– А все зазря. Потому что администрация лагеря, в котором вы будете сидеть, похоронит вас сразу, не дожидаясь явных признаков и вообще ничего не дожидаясь… Наливайте скорее, чего ждете? – поторопил он вошедших.
Белецкий начал нервно шарить в карманах своего халата, потому что хотел побыстрее выполнить волю покойного, но почувствовал, что опять прокололся и запаздывает.
– А штопор?! – страшно выдохнул он. – Мы забыли штопор!
В зрачках, расширившихся от страха, промелькнул затормозивший на мокром асфальте грузовик.
– Рви зубами, – посоветовал ему дознаватель с отвращением ко всей хирургии в целом.
Рудольф Валентинович содрал с горлышка бумажную наклейку, начав с остервенением кусать и обсасывать пробку, что было со всех точек зрения не совсем прилично.
– Дай сюда! – И Василий Карлович брезгливо вырвал у хирурга «Слезу монаха».
Со всей силой ударил ладонью в донышко. Хилая пробка выскочила сама, расплескав по полу веселую пахучую жидкость.
– Наливай, идиотка! – заорал дознаватель на Лидку.
Та трясущимися руками разлила вино по фужерам, и, по-видимому, от страха в животе ее что-то подло заурчало.
– Как идет расследование моего убийства? – спросил между тем экзекутор, разглядывая вино на просвет.
– Вполне, – успокоил его дознаватель. – Орудие преступления на руках. Следственный эксперимент проведен, кресло поставлено… В общем, передаем дело в прокуратуру, и если она не возвратит его обратно, то мы останемся без дела.
– …За самое лучшее, мои дорогие! – и Павлючик ткнул своим бокалом в бокал Лидии. – Выпьем за то, чтобы мораторий на смертную казнь когда-нибудь прекратился!
– Ура… – машинально прошептала Дериглазова и растерянно посмотрела на Рудольфа Валентиновича.
А тот был никакой, хуже статуи Командора.
– И не говорите, – светски поддержал тему Василий Карлович, отпивая «Слезу монаха» и нервно передернув плечами, потому что по спине прошла дрожь. – Этот мораторий нам ужасно мешает. Например, за такое вино я бы расстреливал.
– А вы разве знаете, какого вкуса должна быть слеза монаха? – с интересом спросил его экзекутор.
– Все зависит от самого монаха. Если это монах-схимник, то слеза безвкусная, никакая. А если монах-алкоголик, то у него вообще нету слез, а вместо них из глаз выходит спирт. Я сам монах, – признался вдруг Неволин и уточнил: – Рыцарь-монах.
– Да… Это все мне напоминает одну восточную историю, – сказал Павлючик мечтательно и со стоном потянулся в кровати. – Один купец пришел в предместья Иерусалима и спросил у мальчика, пасущего овец: «Какая дорога в город самая короткая?» «Есть две дороги, – ответил ему мальчик. – Одна короткая, но по ней нужно идти долго. И одна длинная, но по ней можно дойти быстрее». «Покажи короткую», – сказал купец, не подумав. И пастух ему показал. Купец пошел по ней и добрался до города только к вечеру, потому что путь ему преграждали канавы и буераки. И когда он, усталый и голодный, вошел в городские ворота, то взалкал, обратившись к полной луне: «Зачем я не выбрал дорогу длинную? Я бы уже давно сидел в тени векового сада и пил кошерное вино, заедая его лепешкой».
– А разве бывает кошерное вино? – с подозрением спросил Василий Карлович.
– Это метафора, – ушел от ответа экзекутор. – Мне кажется, что да. Кошерные мысли, например, или общее кошерное настроение вполне возможно.
– А я бы вообще никуда не пошел, – вдруг бухнул Рудик решившись. – Надрал бы мальчишке задницу и заночевал в поле.
– У вас не будет такой возможности, – мягко заметил Павлючик. – Задницу надерут именно вам, а не мальчишке. Вы будете сидеть в колонии особого режима по неудобной и тяжкой статье. Изматывающая работа, невкусная еда, но свежий… очень свежий воздух. И интересное окружение. Люди трудной судьбы. Они вам понравятся.
– Свежий воздух способствует здоровью, – пискнула Лидка, побледнев, как картофель.
– Да нет. Здоровье – это дело десятое. После того как уголовники используют вас всех троих по назначению, какое может быть здоровье?.. – Экзекутор намазал себе на хлеб камчатской икры, откусил маленький кусочек остатками зубов, и губы его начали слипаться.
– Но ведь можно избежать подобной участи, – мягко возразил Василий Карлович. – Мы должны договориться. Вы нас оставите в покое, а мы вам сделаем зубные протезы.
– Разве только зубы? У меня ноги не ходят.
– Тогда и вместо ног поставим протезы, – успокоил его дознаватель. – Выпишем из Москвы.
– Или из Лондона, – встрял в разговор бледный Белецкий. – Англичане хорошо делают, не придерешься.
– Так это ведь накладно, – выразил сомнение Павлючик. – Мне жалко ваших расходов.
– Было бы накладно, если бы вы были сороконожкой, – успокоил его Василий Карлович. – Сорок протезов, конечно же, стоят больших денег. А тут всего два.
– Потому что вы – двуножка, – пискнула Лидка, стараясь внести свою лепту в этот светский разговор.
– Что ж, вы свою совесть будете кормить протезами? – спросил экзекутор строго. – Нет, не задобрите вы ее и даже не помышляйте. Она сожрет вас целиком. Может, у вас будет даже онкологическое заболевание, когда выйдете из тюрьмы… При нем вы не сможете ни есть, ни спать, ни испражняться. Мальчишки, увидев вас на улице, будут смеяться над вашей немощью и бросать в спину камни. Собаки будут лаять, а женщины суеверно креститься и сплевывать через левое плечо… Как хорошо, – прошептал он. – Как хороша одинокая смерть в пустой комнате, из которой вынесена почти вся мебель. Соседей только будет тревожить дурной запах, и им придется вызвать слесаря, чтобы он взломал вашу дверь…
– Ну, мы пойдем, – прервал его тактично Неволин. – А вы уж здесь сами поправляйтесь… без протезов и без нас.
– Как же я без вас? – удивился экзекутор. – Я всегда буду с вами, до скончания века.
– Нет уж… Хватит. До скончания века… Это сколько ждать?.. – Василий Карлович вывалился в коридор и, подождав, когда вслед за ним выйдут его товарищи по несчастью, плотно закрыл за собой дверь реанимации.
