И теперь, направляясь в Кремль окольным заячьим путем, молодой человек еще раз всё прокрутил в голове и взвесил: асбестовая концессия – да; зерно для голодающих, которых, возможно, уже накормили, – да; медицинская помощь со стороны «Эплайд драг энд кемикл» – конечно. Но не хватало еще какого-то эффектного номера, последнего звена, которое бы приковало Конструктора революции к нему, молодому посланцу капиталистической Америки с дипломом врача, дырой в кармане и морским ветром в сердце.
Его встретил у Троицких ворот Кремля Борис Рейнштейн, американский коммунист, работавший в Проф-интерне и согласившийся проводить до заветного кабинета.
– Страшно? – спросил он.
Молодой человек не понял, о чем говорит Борис. Если бы страх был осязаем, то разве Америка не осталась бы за спиной, то куда бы он добрался с этим страхом? Разве что до какой-нибудь Небраски, где выпил бы рюмку в частном притоне и забылся некрепким сном…
– Это солнце, – сказал Борис. – И оно светит всем.
Однако не уточнил, кого именно имеет в виду. Молодой человек задрал голову в сентябрьское небо и не нашел там солнца, а одну лишь душную воздушную пену.
Пройдя через белую и круглую башенку, названия которой они не знали, оба поднялись по мосту к воротам. Возле них дежурил молчаливый и недовольный часовой. Молодой человек поглядел вниз: под его ногами шумел ржавой листвой городской сад. Рейнштейн показал часовому свой партийный билет, и тот, развернув его, отдал обратно. Однако паспорт молодого человека забрал себе, вручив вместо него заранее выписанный пропуск.
– Это как понимать?
– Не волнуйся, – успокоил Борис. – Тебе отдадут паспорт при выходе из Кремля.
Они прошли за зубчатые стены, изрешеченные, как и весь город, картечью. Молодой человек озадаченно посмотрел на золотые шапки соборов и ощутил разочарование: золото куполов еще не успели содрать.
– Продается? – спросил он у Рейнштейна.
– Что? – не понял тот.
– То, что внутри.
– Навряд ли. А ты знаешь, что внутри?
– Нет.
– Там прах русских царей.
Мысль заработала тут же. Можно было вывезти в Америку, например, кости Ивана Грозного, единственного местного царя, которого знал молодой человек. Выставить их в естественном музее и брать с бойскаутов за вход пятнадцать центов. Детишкам это понравится, они любят смотреть мертвецов. А со взрослых взимать не меньше пятидесяти, а может, и доллар, ведь царь все-таки, не какой-нибудь Фенимор Купер…
– По-моему, ты не готов к встрече со Стариком, – сказал Борис.
– Я готов, – ответил молодой человек. – Хотя стариков не люблю.
Он мрачно поглядел на старинные пушки, которые стояли по периметру площади. Читал где-то, что все они были захвачены у Наполеона. Внезапно что-то кольнуло в сердце. Пронеслось подозрение, что его, молодого бизнесмена цветущих лет, привяжут к жерлу цепями и выстрелят ядром, поворотив дуло на Запад.
– Нет, – вздохнул Рейнштейн. – Ты не готов к встрече со Стариком…
Они вошли в прямоугольный каменный дом, бывшее здание Сената, которое показалось молодому человеку более современным, чем всё остальное. У входа часовой снова попросил у них пропуск и, ни слова не сказав, пропустил внутрь.
Молодой человек поднял голову вверх и посмотрел на потолок. Он был высок и недосягаем. Они поднялись по широкой лестнице на третий этаж, прошли по коридору до закрытой двери, где стоял еще один часовой. Что-то подсказало молодому человеку, что он был не русский, как и два других. Бегло взглянув на пропуск и партийный билет Бориса, он пропустил их в большую комнату, а точнее, в залу.
Окна были занавешены белым коленкором и мадаполамом. В зале кипела работа. Трещал телеграф. За многочисленными столиками сидели сильно озабоченные люди, в основном женщины закатных лет, и делали вид, что работают. К ним подошла низкорослая горбунья с короткой шаркающей ногой.
– Это мы, Мария Игнатьевна, – сказал ей Рейнштейн по-русски.
– Как о вас доложить? – спросила горбунья, не здороваясь.
– Скажите, что пришел доктор Арманд Хаммер из дружественной Америки, – объяснил ей Борис.
Горбунья бегло осмотрела молодого человека с ног до головы. Повернулась и пошла в кабинет, таща за собой шаркающую ногу.
– Это кто? – прошептал молодой человек со страхом.
Он не любил горбунов с детства, считая, что они его сглазят и произведут частичный разор в делах.
– Мария Игнатьевна Гляссер, личный секретарь Старика… Ты в Бога веришь?
– Нет, – сказал молодой человек.
– Тогда помолись тому, в кого ты не веришь, – посоветовал ему Рейнштейн.
– Можете войти… Владимир Ильич вас ждут, – сказала Гляссер, выйдя из кабинета.
Молодой человек тоскливо оглянулся. Встретился с глазами Бориса и понял, что тот с ним не пойдет.
На негнущихся ногах переступил дубовый порог…
2
За массивным письменным столом сидел очень бледный человек с короткой монгольской бородкой. Увидев гостя, он медленно встал, то ли нехотя, то ли оттого, что каждое движение давалось ему с некоторым трудом. Он был одет в темно-серый полотняный костюм; белая рубашка с отложным воротником резко контрастировала с черным галстуком, слегка съехавшим набок.
– Вы в самом деле доктор? – спросил он на английском, не слишком хорошем по произношению, и внимательно посмотрел посетителю в глаза.
– Да, naturally, – ответил по-русски молодой человек, потому что за три месяца, проведенных в России, успел выучить целых два слова, которые дались ему не совсем легко: «да» и «нет».
– Гм… – задумчиво пробормотал хозяин кабинета. – И кого же вы успели вылечить?
– Никого, – сказал доктор на английском. – Лечу не я, а моя спиртовая настойка, выполненная по весьма оригинальной рецептуре. А вы что, больны?
Ленин не ответил. Он бегло подал американцу руку и широким жестом пригласил присесть в глубокое кожаное кресло. Рука его была влажноватой, мягкой.
Молодой человек, присев, как будто провалился в черную дыру. Старик не был высокого роста, но тут сделался великаном, так что доктор даже не доставал ему до паха.
– Спиртовая настойка… Гм. Но ведь в Америке сухой закон? – поинтересовался Ильич бесцветным ровным голосом, присыпая легким песочком глубокую и опасную яму.
И здесь в голове доктора Хаммера всплыло странное, подслушанное на улице слово: амба – пропал! Вождь мирового пролетариата расколол его с первой попытки даже не молотком, не специальными щипцами для орехов, а голой влажной рукой, проникнув в ноу-хау, в святая святых прежней коммерческой жизни.
– Сухой закон. Определенно. Спору нет, – подтвердил молодой человек, приняв мгновенное решение идти напролом. – И это очень прискорбно. Именно из-за сухого закона в Америке и не происходит пока социалистической революции, которая давно назрела. Но ведь в России не так, верно?
