– Немцы хорошие, – мечтательно сказала девочка. – У них золотые руки.
– Для газовых камер.
– А я бы за такого пошла. У него, наверное, и деньги водятся.
– Так чего не идешь? – потеряла терпение парикмахерша. – Со своим мертвым приплодом бы и шла.
– Не говорите так, – взмолилась девочка. – Мне до сих пор кажется, что он у меня под ребрами дышит.
– Не чуди. Ребенка теперь у тебя никогда не будет, – успокоила ее Лидия Павловна. – Женщина должна сначала родить, а потом уже резать. А ты сначала режешь, а потом хочешь родить. Дура.
Девица хлюпнула носом.
– Тогда я кого-нибудь удочерю, – пробормотала она.
– Тебя саму удочерять надо. Хочешь, удочерю тебя?
– Нет, – искренно ответила соседка и после паузы спросила: – А его-то не жалко?
– Кого? Рудика, что ли? – почему-то бухнула Лидка.
– Да нет. Дитятку… – еле слышно произнесла девочка.
– Которого из десяти? – потребовала уточнения парикмахерша.
Сопалатница с ужасом уставилась на нее.
– Ну почему вы такая злая, Лидия? – в голосе ее почувствовалась мольба, будто от ответа на заданный вопрос зависела вся ее будущая жизнь.
– Потому что у меня доброе сердце, – объяснила парикмахерша. – А доброту приходится прикрывать злом, потому что иначе съедят на фиг.
– А отец… Отца-то последнего хоть знаете?..
– А ты до сих пор ничего не поняла? Вот действительно дура! – и Лидка натужно засмеялась, поразившись недальновидности своей соседки.
Здесь в палату влетел порыв сильного ветра. Он выбил настежь полузакрытые рамы, стекла в них звякнули, как порванные струны. Запах перетушенной капусты из местной кухни сдался и побежал трусливо на цыпочках из коридора больницы на улицу. В лицо ударил горячий воздух странствий, будто ты стоишь у железнодорожной насыпи, а мимо тебя проносится скорый.
Лидка соскочила со своей кровати. Не запахнув халата, с вываливающимися из-за пазухи пирожками, которые соблазнили многих, но не пригодились никому, бросилась к окну и поразилась: над городом висела серая мгла. Со стороны озера Яровое налетел нешуточный ураган, будто невидимое чудовище прочищало горло и нос, чтобы дунуть, плюнуть и гаркнуть по-настоящему.
– А говорили, что ясно, – сказала Лидка, с трудом закрывая рамы. – Набрехали. Сейчас гроза долбанет.
– Еще с утра парило. Я аж вся пропотела, – подтвердила сопалатница.
Начали выть собаки. Лидка увидела, как на улице Орлеана возникло небольшое американское торнадо. Вихрь пыли завертелся на пуантах, завязался узлом и, втянув в себя куски сухой травы и обрывки бумаги, двинулся вперед по переулку, как сумасшедший танцор.
Картина была дикой, безотрадной. Лидка даже задвинула шторы, чтобы не видеть этого природного недомогания, когда воздух мутит, а под озером кто-то большой и грузный переворачивается с боку на бок.
А когда она возвратилась на свою железную кровать, то в палату вошел незнакомый ей гражданин.
– Вы Лидия Павловна Дериглазова? – спросил он тихим вкрадчивым голосом, слегка улыбаясь и излучая всем видом своим крайнее расположение.
– Ну? – подозрительно откликнулась Лидка, оглядев его с ног до головы.
– Это вам, – он подал ей в руки авоську с апельсинами. – Апельсиновый сок в свежем своем состоянии препятствует тромбозам, повышает иммунитет и способствует укреплению потенции. Разрешите, я присяду.
– При чем тут потенция? – не поняла парикмахерша. – Вы куда клоните? Мне это сейчас совсем не нужно.
– А если б вы были мужчиной? – пробормотал незнакомец. – Если бы тестостерона оказалось больше, чем эстрогена, как бы вы тогда запели?
– Вы что, из Горэнерго? – предположила почему-то Лидка. – Да вы не шумите. Как выйду из больницы, так сразу все погашу.
– Да нет, – ответил ей на это гражданин. – Ваши долги так быстро не погасишь.
Не дожидаясь разрешения, он пододвинул к кровати железный стул с деревянным сиденьем и сел на него, внимательно глядя Лидке в глаза.
Она отметила, что от гражданина несет нездешней сладостью. Если бы был на свете гигантский леденец на двух ногах, которого обсосали и выплюнули, то он стал бы как раз этим гражданином с набриолиненными маслянистыми усами, глазками миндалевидной формы, источавшими патоку, волосами пусть редкими, но серьезными – в смысле прически и представительности. А щечки, щечки… Ну ведь кого-то они напоминали, эти круглые щечки, в которые можно было впиться безумным поцелуем, а можно было просто отшлепать их, как задницу, а потом зализать влажным благодарным языком.
И Лидка неожиданно струхнула. Пусть гражданин оделся неброско, словно учитель средних классов или какой-то потертый перезрелый Чехов, которого она не читала, но представляла именно таким: со шляпой в руке, любовью в сердце и невнятной мыслью в голове… Да нет, не Чехов это, а, скорее, любовник, фантастический в своем цинизме, который уходит, не обернувшись, и тушит стреляющие окурки о твои же голые ноги… И костюмчик у него хоть потертый, но очень и очень дорогой. Но кто же он, кто?..
– Вот оно как, Лидия Павловна, – вздохнул гость. – Вот оно как… Да. Обидно. В самом деле обидно.
– Чего? – окрысилась Лидка, все более изумляясь. – Чего обидно? Зачем?
– Это я про погоду. Обещано одно, а сделано другое, – он указал рукой на трепетавшие от ветра потертые шторы. – Так и вся жизнь наша. Мы ждем одного – богатства, славы, удачи, – а награждают нас холмиком земли и невнятной надписью на надгробии. Еще и собака пописает. Отобьется от своей стаи и все обмочит: и дату смерти, и фотографию вашу, взятую из общегражданского паспорта, и саму память о вас.
– Я умирать не собираюсь, – отрезала на всякий случай Лидка.
– Ну, я вижу, у вас личное, – сказала соседка. – Я лучше в коридоре подожду. Вы хоть его знаете?
Она спросила об этом Лидку, будто бы сладкого, как леденец, гражданина и не было в палате.
– По-моему, я его стригла однажды, – предположила Лидка. – А может, и не стригла…
– Стригли, стригли… Все волосы мне вынули, – и гражданин с мягкой улыбкой потрогал свою притертую кремом прическу.
– Ну и вы хотите права качать? – потребовала уточнений Лидка.
– Да нет… Что вы… Только поговорить. По душам. С глазу на глаз.
– Если я крикну, вызывай милицию, – приказала сопалатнице Лида. – А теперь вали отсюда.
И девочка вышла за дверь.
– Ну и что? Какие у вас ко мне претензии? – парикмахерша, набравшись смелости, поглядела ему прямо в глаза своими, раскосыми, синими, о которых можно было сказать только одно: «Да, скифы мы, да, азиаты мы…»
Гражданин не ответил. В лице его внезапно возникла собачья тоска, словно солнце зашло за облако и сделалось черным. Он уткнулся взором в бугристый потолок и начал внимательно рассматривать штукатурку.
