– Чего будете? – с трудом выдавила из себя девушка, сидевшая за столом.
– Чаю ему! – прикрикнул на нее уполномоченный.
– Не откажусь, – согласился Николай. – Это вы сами пекли? – он указал на румяные, как Кондрашов, пампушки.
– Нет, – ответила девушка и вопросительно посмотрела на уполномоченного.
– Она, она, – быстро сказал тот. – У нее золотые руки. Недаром работает мотальщицей на ткацкой фабрике.
– Мотальщицей? – заинтересовался вдруг Николай. – И что же вы мотаете?
– Срока они мотают, – неожиданно предположил Кондрашов, накладывая себе в блюдечко брусничного варенья. – Что еще в нашей стране можно мотать?
Девица, не удержавшись, прыснула, словно рассыпала горох.
– Шутка, – сказал Михаил Борисович. – Давай, Таня. Расскажи нашему гостю все как есть.
– Было это в первое воскресенье января. Собрались мы с друзьями посидеть, стихи почитать.
– Очень интересно, – согласился Николай, наливая чай в блюдечко. – И какие же это были стихи?
– Жаров. Маяковский. Горький.
– Но потом-то вы не разошлись, – напомнил ей Кондрашов. – «Буревестник», «Советский паспорт»... Этим ведь дело не ограничилось, разве не так?
– Так, – подтвердила девица. – Принесли радиолу и айда танцевать...
– Фокстрот или польку-бабочку? – спросил гость.
– Буги-вуги они танцевали, – со вздохом признался Кондрашов.
– Буги-вуги... – как эхо, повторила девица незнакомое для себя слово.
– Как же я об этом напишу? – пробормотал Николай, откусив кусочек сахара. – Это же тень на весь город... В Гречанске танцуют буги-вуги! Бред!
– Можете написать, я вашей творческой свободы не стесняю, – разрешил уполномоченный.
– Что же было дальше?
– Ну, станцевали, – бесцветно сообщила девушка, глядя в одну точку. – И вдруг мне сильно поплохело. Столбняк напал. Остановилась посередине комнаты, ноги не идут, в глазах темно... Вызвали «скорую». Они приехали и сделали укол новокаина... После этого ноги пошли. На следующий день я уже чувствовала себя хорошо.
– Уже мотали на своей фабрике, – услужливо подсказал ей Николай.
– Уже мотала.
– Вам бы провериться. В областной больнице или в Москве... Какая-то странная болезнь, когда ноги не идут.
– Не вытанцовывается, правда? – оживился Кондрашов. – Это ведь у классика сказано: «Не вытанцовывается!..» У Салтыкова-Щедрина, кажется.
– У Гоголя, – уточнил Николай. – «Заколдованное место».
– Это он про Гречанск написал, – бухнула вдруг в тоске мотальщица.
Как-то странно дернулась, и ложка упала на пол.
– А вот это зря, Таня, – с укором и значением сказал уполномоченный. – У тебя образование – восьмилетка. Комсомол, работа, что тебе еще нужно?
– А счастья нет, – заметил Николай.
– Будет, – пообещал Михаил Борисович. – Когда вы про нее в газете напишете. Станет знаменитой, как Валентина Леонтьева.
– Что же было дальше после того, как вы пришли в себя? – поинтересовался гость.
– Дальше началось самое интересное... Расскажи. Не молчи, как рыба, – ткнул в бок хозяйку Кондрашов.
– Креститься на меня начали, песни петь, – призналась девушка, вздрогнув от его прикосновения.
– Какие песни?
– Псалмы у них называется, – подсказал Михаил Борисович. – Стали собираться сектанты у избы, кланяться...
– Что-то я не вижу здесь никаких сектантов, – сказал Николай, выглядывая в окно. – И никто не крестится.
– Так мы объяснили, что чуда не было. А был непростой медицинский случай.
– Это все?
– Почти. Можешь ему про свою фабрику рассказать...
– Про фабрику не надо. Что ж... Дело ясное. Пережитки прошлого. И перегибы на местах, – замял это дело Николай.
– Пережитки прошлого – это точно, – одобрил формулировку Кондрашов. – Но никаких перегибов у нас не имеется, это уж не взыщите.
– Значит, недочеты.
– И недочетов тоже. Потому что за прошлое мы ответственности не несем.
– Я понял. Так и напишу. Значит, Татьяна Скрипникова? – сказал Николай, поднимаясь.
– Именно так. Не назовите ее Натальей или Ольгой. Не перепутайте. Дело-то важное.
– Не перепутаю. Всего вам доброго.
Николай учтиво поклонился, взял с вешалки плащ и двинулся было в сени. Но вовремя одумался, схватил со стола пару пампушек, засунул их в карманы брюк и вышел за дверь.
Оставшись один на один с девицей, уполномоченный бросил на нее гневный взгляд и даже зачем-то погрозил кулаком.
5
Михаил Борисович застал Николая перед приоткрытой дверью на двор. Тот листал свою маленькую записную книжку, внимательно вглядываясь в каждую страницу. Почувствовав за спиной чужое присутствие, Артемьев быстро спрятал книжку в карман плаща.
– Теперь в гостиницу «Центральная». Там для нас в ресторане накрыт стол обкомовского уровня, – интимно прошептал в ухо гостю Кондрашов. – Мясной салат «Ассорти» из сырокопченых колбас, любите? Рыбу «фиш» едите?
– Теперь – на вокзал. Мясо я не ем, потому что не привык. А рыбу съем в другой раз.
– Но ведь поезд ваш – только вечером.
– А электрички на что? Доберусь на перекладных и вечером уже буду дома.
– Очень жаль. Очень... – разочарованно протянул уполномоченный. – Ну, как вам она, наша мотальщица?..
Николай пожал плечами. Заметил, что мох, которым были проложены швы между бревнами, отошел в одном месте, и в отверстие дует.
Он заткнул мхом дырку и пошел на двор.
Кондрашов почувствовал беспокойство. Что-то было не так, в отношениях с гостем возникла неопределенность, грозившая со временем разбить кирпичную стену, которую он столь бережно перед ним сложил. Впрочем, это беспокойство не вызвало паники и никак не отразилась на жизненных функциях: печень и почки работали исправно, сердце билось, как пламенный мотор у советских истребителей, которые в войну, правда, летали на американском топливе.
Михаил Борисович был рожден государственным человеком. И осознание того, что он – человек не партикулярный, укрепилось лет десять с лишком тому назад благодаря рассказу одного приятеля. Этот приятель работал в закрытой поликлинике в Москве, обслуживающей исключительно членов Советского правительства. И проводя их плановые обследования, приятель был потрясен здоровьем пациентов, неуступчивым и непреклонным, как камень в горной гряде. В этом смысле Каганович ничем не отличался от какого-нибудь Молотова, а Молотов мог поспорить ледяным хладнокровием с самим Верховным. Кругом шла самая разрушительная за всю историю война, враг рвался на юг к заволжской нефти, уже была подготовлена тайная директива о сворачивании военных действий в случае потери Сталинграда, о переводе правительства за Уральский хребет и партизанской войне, если потребуется, в сотню лет... И при этом – кровяное давление, как у летчиков, оловянные, ничего не выражающие глаза, сердце, полное собой, и жесткие усы, о которые можно сломать гребешок... И приятель струсил. Он понял, что перед ним находятся люди из другой вселенной.
