...Раздался звук слившейся воды. Из двери вышел, застегивая на ходу ширинку, старший лейтенант Першин, тот самый, который приглашал столяра Павла Игнатьевича вырубать доски под застывшей насмерть Татьяной.
– Коля?
Николай вздрогнул от его голоса, пробуждаясь.
– Я... Здравствуй. – Он крепко пожал лейтенанту руку.
– Опять к нам? Не дописал чего?
– Именно так... Погоди. – Николай вгляделся в короткий ежик волос старшего лейтенанта.
– А ты как будто поседел, Василий!
– Работаю без выходных, – неохотно объяснил старший лейтенант. – И потом... с женой развожусь.
– Сочувствую. А почему?
– Когда прихожу с работы, я молчу. Когда она приходит, она молчит. Выходит, что мы десять лет уже промолчали.
– Да, – согласился Артемьев. – Это знакомо... И больше ничего? Ничего у вас не случилось?
– А с чего ты решил, что должно что-то случиться?– И Першин подколол кнопкой отклеившийся край плаката. – Реорганизуют нас, это будет, а так – ничего...
– А вот со мной произошло. И ты должен мне в этом помочь.
– Только не превышая служебные полномочия, – с тревогой уточнил старший лейтенант.
– Понимаешь, Вася. Получил я тут редакционное задание – описать вашу здешнюю комсомолку. С которой якобы произошло ЧП на какой-то там вечеринке...
Старший лейтенант глубоко вздохнул и пригладил ладонью серые волосы на голове.
– Тема горячая, атеистическая... Приехал в Гречанск сегодня утром, а ваш уполномоченный по делам религии мне тюльку под нос сунул.
– Кондрашов, что ли? – недовольно спросил Василий.
– Он самый. Нарядил какую-то девку, и она под пряники несла всякий вздор.
Першин снова вздохнул.
– А мне туфты не нужно. Мне нужны живые люди. Не бал-маскарад, не пионерская елка...
– Нет, – пробормотал старший лейтенант. – Ничего я об этом не знаю.
– Знаешь! – страстно выдохнул Николай и схватил его за руку. – Да чтобы на улице Чкалова стоял двойной кордон и ты бы ничего не знал?! Я тебя не понимаю, Василий!
– А откуда ты знаешь, что девица живет именно на улице Чкалова? – едко спросил Першин, отдергивая руку и ударившись слегка затылком о побеленную стену.
– Догадываюсь... Хотя, может быть, это совпадение... Дело в том... – Тут Николай замялся... – Я в прошлый свой приезд к вам... в декабре это было, ты помнишь... познакомился тут с одной... С Татьяной Скрипниковой... В общем, дело личное. Перезванивались... Я обещался быть у нее на Чкалова в январе, но не приехал... Впрочем, может быть, совпадение? Здесь две Татьяны Скрипниковых? Три? Четыре?
Он проговорился о сокровенном. Людей Артемьев презирал, но данный конкретный человек – Татьяна – вызвала в нем чувства, точнее – похоть, точнее – любопытство. Он еще никогда не встречал таких худых, буквально как вешалка, женщин. Все были какие-то пухлые, со слоем мягкого жира под кожей, с веснушками на спине и звонким глупым смехом. А эта была ледащей, похожей на велосипед, вставший дыбом, необразованной, грубой. И ему захотелось узнать, какая она под платьем, есть ли под ним, под платьем, окружность, например, живот... Или рука, коснувшись его, сразу провалится вниз... В прошлый приезд ничего такого выяснить не удалось, потому что не было подходящего места для встречи. В январе он приехать не смог, его Наталья неожиданно приболела и впала в прострацию. А теперь... Теперь же все дело приняло фантастический оборот.
– Извини, Артемьев, но мне работать надо, – сказал Василий, вставая.
– И ничем не поможешь? Партийное задание... Лично главред поручил!
– Это ты партийный. А я еще кандидат.
– А я даже не кандидат, – признался Николай. – Но растравил мое любопытство ваш уполномоченный... Хочешь, на колени перед тобой встану? Как у Достоевского?
Здесь Артемьев вдруг грохнулся перед ним и отбил земной поклон. Даже пол поцеловал.
Но старший лейтенант, испугавшись странного порыва, бросился от него и исчез за массивной дверью, обитой войлоком.
Постоял над унитазом, в котором урчала вода. Артемьев был, в общем-то, неплохим парнем, мог идти на конфликт и прошибал лбом стену, если было надо. Першин знал Николая еще со времен средней школы, и его грела мысль, что где-то в областной газете, в неблизком Свердловске есть человек, который, в случае чего, заступится в прессе, напечатав «письмо из глубинки», впустит на постой и угостит пивом в дымной, прокуренной насквозь закусочной. Терять его не хотелось. Тем более, что из столицы после ареста Берии подули новые ветры, грозившие перейти в неуправляемый антипартийный ураган. И при этом урагане Артемьев с его бойкими фельетонами мог, конечно, выбиться и в Москву. «Что я теряю? – спросил сам себя старший лейтенант, глядя в унитаз. – При этом бардаке, который теперь в городе, кто заметит пришлого мимолетного человека? Правда, если МГБ поставило на Чкаловской своих людей в штатском, то обязательно заметят. А где они, эти люди в штатском? Я бы обязательно знал. Нет их, этих людей. Все хотят свалить на рядовых сотрудников, а потом уже разделаться со всеми. В конце концов, он – областная пресса. Как это у Ленина сказано? “Колесико и винтик государственной машины”. Вот именно. Артемьев – колесико и винтик. Будь что будет».
Он снова спустил воду. И когда выходил, прозвучал в ушах незнакомый голос: «Куда? Куда?..» Тот самый, что кричал когда-то Хоме Бруту, а тот не послушался.
– Пойдем, – сказал Першин Николаю. – Только смотреть там особенно нечего...
Они двигались в темноте на ощупь, пробираясь на улицу Чкалова, 84 через сугробы, гололед и пургу.
Миновали милицейский кордон, тот самый, что остановил два часа назад Артемьева.
– Свои, – буркнул им Першин и прошел мимо.
Все дома были похожи друг на друга. Но когда приблизились к тому самому, то он показался особенно черным, несмотря на то, что окна горели нестерпимым электрическим светом. Здесь, по-видимому, не спали даже ночью.
Артемьев заметил машину «скорой помощи», дежурившую у дома, и два милицейских «воронка».
Старший лейтенант шепнул что-то постовому на крыльце. Тот покосился на Николая и отступил на шаг от охраняемой страшной двери.
Они вошли в сени, и Артемьев аккуратно обтер свои ботинки о половик.
– У тебя пять минут, – сказал Першин.
Николай осмотрелся. Чисто убранная изба была пустой, в том смысле, что никаких людей он не увидел. Лампа под низким потолком, болтающаяся без абажура на кривом электрическом проводе, равнодушно светила. Все это чем-то напоминало кабинет следователя, в котором вечно горит огонь.
– Где все? Где ее мать? – спросил Николай, оглядываясь.
– В сумасшедшем доме.
