Да и само место Тониной работы, «контора» эта — несколько комнат на третьем этаже серого здания! считалась в городке, где она в молодости жила, местом нехорошим. Никто толком не мог объяснить, что там происходит.
Но молва, как известно, на пустом месте не появляется.
И Тоня об этих сплетнях знала. Но такая работа, где и ребенок мог находиться при ней, — оставить сына дома Тоне было не с кем! — и зарплата неплохая идет, очень ей тогда была кстати.
И Тоня устроилась в эту контору уборщицей.
Приходила по вечерам, когда сотрудники уже покидали помещение. Мыла полы, вытирала пыль. Ничего, что нельзя было трогать, не трогала, как и требовала того инструкция.
Вот только коляску с сыном тайком от начальства Тоня брала с собой, ставила рядом, чтобы, если заплачет ребенок, сразу услышать.
Сын Женька спал, а Тоня спокойно убиралась.
* * *
Теперь, когда погибшего в разборке сына Женьки уже не было на свете, а ее внук, родившийся уродом, находился в приюте «Юная мама» вместе со своей матерью Люськой, Тоня Семенова с содроганием вспоминала, как брала тогда с собой на работу детскую коляску.
Тем более что погибший сын Женька не желал даже являться матери во сне. Презирал! Обиделся, видно, на свою мать сильно. Мало, мол, того, что внука в приют отправила, так даже и навестить его там не желает. Вот так бабушка!
И как ни было Тоне плевать на соседей и людскую молву, на своего сына наплевать она не могла.
Наконец Тоня решилась: накупила баночек с детским яблочным пюре, голубую пушистую фланелевую пеленку. Вытащила из своих запасов банку варенья — матери, для Люсъки-шалавы, — и отправилась.
Приют «Юная мама» был похож на обычный многоквартирный дом.
Но дверь «квартиры» Тоне Семеновой отворила не Люська, а какая-то женщина, как оказалось, воспитательница.
* * *
Тоня, собственно, и сама не знала, почему все-таки решила прийти, навестить Люську и внука. Наверное, все-таки хотела еще раз сказать Люське, что та шалава, еще раз предупредить, чтобы не лелеяла надежду вернуться когда-нибудь к ним, Семеновым, в дом…
Потому что срок, на который мамы, похожие на Люську, могли оставаться в приюте, был ограничен — не больше года. И год этот рано или поздно истечет.
Но, когда, поборов брезгливость, Тоня наклонилась над детской кроваткой, уродец ей улыбнулся.
Тоня не любила читать книжки и не знала, что подобное уже случалось не раз. Это описывали еще античные авторы: когда самые свирепые наемные убийцы приходили убить младенца, он улыбался им — и они не смогли исполнить приговора.
Всего этого Тоня, конечно, не знала.
Но что такое сила улыбки невинного существа, которое, не подозревая о злости человеческой и коварстве и о том, как его ненавидят, беспечно улыбается ненавидящим его, Тоня Семенова узнала. Испытала на себе.
И когда наконец она разогнулась над детской кроваткой, душа ее была смущена этой невинной улыбкой. Душа ее проснулась.
И хмуро глядя куда-то в сторону, Тоня сказала своей невестке Люське:
— Ладно! Перебирайся домой!
* * *
Ночью Тоне Семеновой приснился ее сын Женька.
* * *
Светлова сразу почувствовала неладное. У подъезда уже знакомого дома Семеновой толпились люди. Они были и на лестнице в подъезде, и на лестничной площадке перед дверью квартиры Семеновых. А сама дверь была распахнута настежь, и даже приставлена табуретка, чтобы не закрывалась.
Такое бывает только в одном случае… Когда в доме похороны.
Гроб был крошечный. Таких маленьких гробиков Аня в своей жизни никогда раньше не видела.
И закрытый.
Так хоронят тех, кого нельзя привести в божеский вид, чтобы продемонстрировать городу и миру.
Изуродованных во время страшных автокатастроф, потерявших надлежащий вид…
Уродливый младенец Женечка Семенов относился к их числу. Различие было только в том, что он таким в этот мир и явился.
Увидев девушку из поликлиники. Тоня Семенова, кажется, совсем не удивилась. В прошлый раз она выгнала ее, потому что понимала, что не из какой она не поликлиники, а «крутится» тут… Потому крутится, что что-то выведывает, вынюхивает.
Только такой охламон, как ее муж, позарившийся на дармовую выпивку, мог этого не понять.
Тоне, в общем, не было дела до того, что эта светловолосая девушка собиралась у них выведать.
Семенова боялась тогда только одного: что ненароком вылезет наружу то, в чем она и себе признаться не имела сил.
А именно в том, что у Люськи родился урод, виновата, очевидно, она. Тоня.
И это неизбежно бы «вылезло», начни Тоня Семенова вспоминать про свою жизнь в городке Октябрьский-27 и про Геннадия Николаевича Геца, фамилию которого якобы вскользь упомянула «девушка из поликлиники».
Но теперь все это не имело значения.
После того как Тоня забрала Люську и маленького Женечку из приюта, внук-уродец, к которому Тоня буквально с каждым днем привязывалась все сильнее, — всей душой! — прожил совсем недолго.
И, потрясенная смертью мальчика, Тоня рассказала Светловой и про детскую коляску, которую тогда брала с собой на работу… И про эту работу…
И про ту… — Тоня и не знала толком, как ее назвать! — которая навещала ее некоторое время назад, задолго до смерти маленького Женечки.
* * *
— И вы, конечно, понятия не имеете, как ее найти? — автоматически, без всякой надежды на положительный ответ, поинтересовалась совершенно ошеломленная рассказом Тони Светлова.
— Почему же не имею…
— Имеете?! — изумилась Светлова.
— Она же это.., адрес мне свой оставила.
— Адрес?! — Аня изумленно смотрела на Семенову.
— Ну да…
— У вас есть ее адрес?! — переспросила Светлова.
— Щас вот погляжу… Где-то был.
Семенова встала из-за стола, подошла к зеркалу и долго копалась в груде лежащей там всякой всячины — квитанций, каких-то ниток, коробочек, баночек. И наконец извлекла из этой груды листок.
— Вот. Все она тут и написала.
— Можно?
Аня, не веря происходящему, приняла из рук Семеновой как великую ценность листок из блокнота.
Светлова смотрела и не верила глазам своим: «Город П., улица Космонавтов, дом двадцать три…»
