Аня покраснела, как самая последняя дура.
— А ведь вы, Анна Владимировна, кажется, совершенно не похожи на человека, которому доставляет удовольствие лезть не в свое дело? — спросил он вдруг.
— Ну, в общем, да, — соврала Аня. — Это просто.., так получилось. Мы просто не вовремя с вами пересеклись.
— Пожалуй, — он кивнул. — Хотя сегодня и в хорошем месте. Если бы вы знали, как я люблю этот дом! Я бы и умирать согласился тут. Знаете, я бы с удовольствием умер в моей «мавританской» гостиной… Ранней весной, когда двери впервые открыты в сад, деревья в бледной дымке зелени, а на драгоценном полу из мозаики серый след зимней пыли и сухой прошлогодний лист…
— Да вы, оказывается, поэт!
— А вы, очевидно, предполагаете, — он посмотрел на Светлову снисходительно, — что я злодей?
Ваше воображение испорчено газетными штампами. Этот мир обречен. И началось это задолго до моего появления на свет. Не вчера началось и не сегодня закончится. Ну, да бог с ним. Теперь я должен вам объяснить, к какой тайне вы — по чистой, нелепой, невозможной случайности! — прикоснулись.
Вот уж никогда не думал, что судьба явится мне когда-нибудь в лице милой девушки.
Он подошел к каминной полке, где стояла небольшая мраморная копия Психеи.
— Знаете, как я ее называю? «Молчащая». Видите, она крадется на цыпочках и прижала к губам палец.
Чуть похожа на вас. Давайте так ее, назовем: «Молчащая Анна». А я вам обещаю, что ваши опасения не сбудутся.
— Но…
— Вы убедитесь в этом скоро.., и абсолютно. Хорошо? Или вы любопытны и болтливы? Самое неприятное сочетание: сначала любопытство, потом болтливость.
— Нет. Я не болтлива.
— Тогда пожалуйте ручку, мадам.
Он легко, чуть небрежно притронулся к Аниным пальцам и легким шагом человека, сбросившего с себя наконец после длительного перехода тяжелую поклажу, пересек голубую гостиную и сел напротив Светловой.
Таким Аня генерала еще не видела.
Потом она надолго запомнит выражение его глаз.
Горячие огромные глаза, чуть выпуклые веки, удлиненное лицо с большим красивым ртом. Аки трепещущий конь, учуявший в лесу, за деревьями, опасность. И при этом лицо человека, невыразимо уставшего. «Досчитай до ста.., потом отдохнешь». Он уже, наверное, добрался до девяносто девяти.
— Итак?
— Тогда ведь все было не так, как сейчас. Все иначе. Я молодой военный… Я был военным, понимаете? И я делал то, что полагалось мне по долгу службы. Не очень, кстати сказать, задумываясь над тем, что мы вообще там делали. К тому же, знаете ли, эпоха глобального противостояния… В свете реальной угрозы ядерной войны — пара-тройка новых вирусов… Право же, все это казалось пустяками. Ну, ничего зазорного мы тогда в этом не видели! К тому же военные во всем мире одинаковы, их профессия — война и.., мы создали его. Что вы теперь от меня хотите?..
— Ничего себе, «что я хочу»?! Я хочу не подвергаться опасности заражения! И другие люди тоже, думаю, рассчитывают на такой-то пустяк. Такую «любезность» с вашей стороны.
— Этот вирус не может стать источником эпидемии. Он не передается от человека к человеку. Ну, извините, с чиханием или кровью…
— Ни «едва соприкоснувшись рукавами»?
— Никак! Этот вирус создавался как оружие одноразового применения. Для спецагентов, разведки… Ну, в общем, для всех заинтересованных. Для определенного контингента сотрудников. Укол — и жертва умирает от болезни с симптомами лихорадки.
— Но ведь Гец и другие заразились!
— Да, заразились. В результате внештатной ситуации и ЧП. От вируса из разбитой пробирки, а не от другого человека! В чем вы меня обвиняете?
* * *
Анна уже готова была согласиться. Возможно, действительно, вирус не передается от человека к человеку. Ни в деревне Ковде, ни в Линибурге не было случаев заражения. Получалось, что вирус, в самом деле, погибал вместе со своими носителями.
* * *
— Игорь Багримович… А что за инъекции были сделаны Осипу Николаеву?
Тегишев отвернулся к окну.
— Дело прошлое.
— А все-таки?! Умер-то Осип в настоящее время.
— Я не хочу об этом говорить.
— Почему он умер?
— Какое это теперь имеет значение, если он все равно умер?
— Но ведь он должен был спастись?
— Это…
Обычно уверенный в себе генерал говорил теперь с некоторым затруднением.
— Это то, в чем я, действительно, виноват. Я сказал им всем, что вакцина готова. Я ввел их в заблуждение.
— Как вы могли?
— Не было тогда еще полноценной вакцины, и я не мог ничем помочь. Но все же вроде обошлось.
Кто мог подумать, что так случится? И спустя столько времени… Двадцать лет!
— Но как вам удалось все скрыть?
— Понимаете, схема организации была такова, что работа нескольких отделов замыкалась на мне.
Между собой сотрудники этих отделов и лабораторий не взаимодействовали. Это было категорически запрещено. Все давали подписку о неразглашении. Поэтому они не могли проверить мои слова.
— Я еще могу поверить, что вы в состоянии заставить молчать солдата из деревни Ковда. Но как вы договорились с Гецем?
— Видите ли, он страстно мечтал уйти из армии.
У него было блестящее медицинское образование.
Но как выпускник Военно-медицинской академии он должен был отслужить свое. Я обещал ему и, в общем, помог в итоге уйти на гражданку. Успокоил его тем, что вакцина нейтрализует вирус и просил Забыть об остальном.
— Но вспомнить ему все-таки пришлось, правда, двадцать лет спустя!
— А вакцина… Знаете, это обычная вещь при социалистическом планировании. Вариантов, когда вирус выходит из-под контроля, немало. Один отдел, занимающийся созданием биологического оружия, уже закончил работу, а другой, работающий над созданием вакцины и защиты, — запаздывает.
Работа над этой противовирусной вакциной еще не была окончательно завершена. Но Николаеву сделали укол…
— Так же, как Гецу?
— Да. Но вакцина, очевидно, не уничтожила вирус, а только, может быть, подавила его на время.
— И все эти годы он продолжал существовать в организме Геца и Николаева?
— Возможно.
— А потом что-то случилось?
— Возможно.
«Солнце.., солнце оказалось черным!» — подумала про себя Светлова.
— А Марион Крам вас шантажировала? — вдруг спросила она.
