— А он не разведен? — уточнила я.
— Представь себе, нет! Уже четыре года они не живут
вместе, но она держит его так, словно он ее муж, любовник, сын, папа и бедный
родственник одновременно.
— Ужас, — покачала головой Светлана, и мы с Леной
подозрительно покосились на нее.
— И я сказала ему, — продолжала Лена, игнорируя
последнюю реплику, — ты, конечно, можешь возить дочь в школу или куда там,
но не каждый день. Существуют водители. Ты можешь встречаться с ней в выходные
столько, сколько хочешь, — но без мамы. Ты можешь ездить с ней отдыхать —
но вдвоем. Или со мной. И уж точно не делать из меня нелегала. Правильно?
— Правильно, — кивнула я. — И что?
— Я велела ему не звонить, не приезжать, не писать,
телеграмм не слать, пока он не примет мои условия. Белым флагом капитуляции
должно быть его предложение руки и сердца.
— Можно еще попробовать сделать так, чтобы он
приревновал, — произнесла Светлана.
— Приревновал? — недоверчиво повторила Лена.
— Да. Оставить цветок в машине. Какой-нибудь непонятный
телефонный звонок…
— Можно какую-нибудь визитку положить на видное
место! — с воодушевлением подхватила Лена.
— Ага.
— Точно.
— И еще можно пропасть на пару дней. Оставить телефон у
мамы, и пусть она говорит, что Леночка уехала домой, а телефон забыла.
Лена с таким восхищением смотрела на Светлану, что я чуть не
попрощалась с ними обеими.
— Я думала об этом. А потом невинно сказать, что была у
подруги на даче! — Светлана кивнула.
В Лениной сумке зазвонил телефон.
— Вот он. Легок на помине. Сейчас я ему устрою… —
По-моему, Лена даже подмигнула Светлане. Я не могла опомниться от удивления.
Звонил телефонный мастер. Лена вызвала его два дня назад,
чтобы показать, где делать дополнительные розетки. Он ждал ее дома уже полчаса.
— Я же опаздываю! — закричала Лена и, наскоро
попрощавшись, выскочила на улицу, на ходу надевая куртку.
— Какая приятная девушка, — мило произнесла
Светлана, когда Лены уже не было видно.
— Да, — проговорила я медленно, — ее муж ушел
к другой два года назад.
Светлана сочувственно улыбнулась и погладила свой живот.
— Мне пора. Ты больше ничего не хочешь? — сухо
спросила я.
— Нет, спасибо.
Я попросила счет. Светлана стала искать номерки от одежды.
Она соглашалась со всем с такой подкупающей готовностью, что
я подумала: неудивительно, что наши мужья уходят к таким вот Светланам… «От
Лен», — уточнила я с непростительной мстительностью.
Каждое воскресенье я проводила с дочерью. Мы ездили в
детский клуб «Санта-Фе» или на корабль «Викинг», ходили в цирк или смотрели
спектакли. На этот раз мы ехали в уголок Дурова. Маша сидела на заднем сиденье
и рассказывала последние школьные новости: Оля завела свой сайт в Интернете,
Кате мама разрешает красить губы бесцветным блеском, Никита, к сожалению, очень
тупой. Говоря про Никиту, Маша виновато улыбалась. Потому что была очень хорошо
воспитана. Даже слишком. Я иногда думала, что в какой-то момент, когда надо
было уже прекратить ее воспитывать, я этого не сделала. Иногда я всерьез
размышляла о том, что хорошие манеры стали Машиным пленом, границами ее
поведения и, что гораздо хуже, — ее сознания. Они выработали у нее кучу
комплексов под названием: «нельзя», «не могу», «некрасиво», «невозможно». Что в
сочетании с ее действительно добрым сердцем и отзывчивым характером делало ее
особой весьма ограниченной. Я надеялась, что со временем это пройдет.
Маша похвасталась пятеркой по математике и признанием в
любви от Прохорова, а потом с горечью в голосе рассказала, что учительница при
всем классе высмеяла ее прическу.
— А разве няня не заплела тебе с утра косы? —
спросила я.
— Заплела, конечно. Но на перемене Никита ударил меня
портфелем, я погналась за ним и дала ему пеналом, потом упала, и одна резинка
соскочила.
— А учительница?
Маша опустила глаза и сказала тихо-тихо:
— Она ругала меня. А все смеялись.
Я была так возмущена, что не заметила красного светофора.
Хорошо, что гаишника не оказалось на месте.
Это была идея Сержа — отдать Машу в обычную спецанглийскую
школу. Я предпочитала тогда British School. Там бы наверняка мою дочь не
унижали перед всем классом.
— А почему ты не ушла? Почему ты стояла и
слушала? — Я буквально кричала на Машу.
Она молчала. Я и сама знала, почему она не ушла. Потому что
учительница была взрослая. А взрослых всегда слушают.
Я резко остановила машину.
— Выходи, — сказала я.
— Куда? — Маша недоуменно оглянулась вокруг.
Мы были уже в центре Москвы. Я остановила машину напротив
дворика консерватории. Снег падал крупными хлопьями и оседал на ресницах редких
прохожих.
— Выходи, — властно повторила я. — Встань
посередине тротуара и закричи во весь голос.
— Что закричать? — шепотом спросила Маша. Ее глаза
наполнились ужасом.
— Просто «а-а-а»! Но очень громко. Изо всех сил.
— Я не смогу. — На ее глазах появились слезы.
— Сможешь! — заорала я. — Должна смочь!
Быстро! — я кричала на дочь так, что ей стало страшно. Но я не могла
остановиться.
Маша стояла на тротуаре и во все глаза смотрела на меня
через лобовое стекло. Я открыла окно переднего пассажирского сиденья.
Она подождала, когда оно опустится вниз до конца.
Ее первое слабое «а-а-а» было похоже на SOS в открытом
океане.
— Громче! — шепотом сказала я, и она прочитала это
слово по моим губам
— А-а-а! — закричала Маша, словно пробуя эту букву
на вкус. — А-а-а!
Ужас в ее глазах сменился озорством, потом весельем и
невероятным, огромным удивлением.
— А-а-а! — кричала она что было сил, и небо не
упало ей на голову, как она, вероятно, ожидала.
Прохожие шли мимо, особо не останавливаясь и лишь кидая
короткие взгляды на хохочущую маленькую девчушку в розовой шапочке, орущую во
все горло: «А-а-а!»
Так кричат пленники, вырвавшиеся на свободу.
— Садись в машину. — Я поманила ее пальцем.
Но ей совсем не хотелось уходить с этого тротуара. Так
полководцам жаль покидать поле битвы, которую они выиграли.
— Хочешь, еще закричу? — предложила Маша, залезая
на заднее сиденье.
— Нет, не хочу.
Я довольно улыбалась, а раскрасневшаяся, гордая собой и
невероятно счастливая Маша уже была готова на любые подвиги.
