— Да! Я в «Vogue-кафе»!… Полно народа!… Есть, есть
симпатичные. — Она подозрительно посмотрела на нас и заперлась в
кабинке. — Давай, жду.
Лена беззвучно плакала.
— Принеси мой номерок со стола, — попросила она
меня, — я туда больше не пойду.
Я уехала с ней.
Он позвонил ей через час. Лена не взяла трубку. Она молча
покачала головой. Он позвонил еще раз.
— Наверное, прячется в писсуарной, — с отвращением
сказала Лена, допивая шестой вермут со льдом. — Я не хочу, чтобы мне
клялись в любви из писсуарной.
Ей понравилось это слово. За время, что мы с ней пили, она
произнесла его еще несколько раз.
Думаю, что, когда она засыпала, писсуарная была тем местом,
куда она послала своего жениха.
Я вытащила из кладовой чемодан с Машиными вещами. Аккуратно
перебирала крохотные ползунки, чепчики и варежки-царапки. Вот эту джинсовую
кепку на три месяца мы купили с Сержем в Париже, когда я была еще беременна. А
эти смешные штанишки с гномами, из простого магазина, ей купила свекровь. Мы
их, наверное, ни разу не надели. А сейчас они казались мне очаровательными.
— Ты что делаешь? — спросила Маша, с любопытством
заглядывая в чемодан. Как и все дети, она была неравнодушна к своему прошлому.
— Так, смотрю… — неопределенно ответила я.
— Хочешь отдать кому-нибудь?
Меня всегда удивляла детская проницательность.
Я села на пол и обняла Машу.
«А ведь у нее есть брат, — подумала я, — и она
наверняка ему обрадуется».
Вещички были в основном розовые — их я откладывала в
сторону, выбирая те, что были другого цвета.
— Тебе розовые не нравятся? — спросила Маша, пытаясь
натянуть крохотную вязаную шапочку.
— Просто это для мальчика, — объяснила я. — Ты бы хотела
братика?
— Нет, — категорически заявила Маша.
— Вот и хорошо.
Я загрузила в машину ванночку, подогреватель для бутылок,
стерилизатор, коляску, целый мешок сосок, электронные весы и детскую дорожную
сумку. Аккуратной стопкой сложила в пакет вещи.
— Мы завтра поедем в клуб? — уточнила Маша.
— Конечно, — кивнула я.
Она помахала мне рукой и пошла в соседний дом, в гости к
своей подружке.
У Светланы дома была ее мама. Она сидела на кухне, на
единственной табуретке, и громко пила чай.
Я заглянула в кроватку. Сморщенное обезьянье личико не
вызывало у меня никаких эмоций. Трудно было представить, что из этого может
получиться лицо Сержа.
— Правда, он прелесть? — умиленно спросила Светлана.
Я внимательно посмотрела ей в глаза. Похоже, что она
действительно так считала.
— Да, — я кинула — очень милый.
— Вылитый Сережа. Тебе не кажется?
Я думала, что ответить, когда из кухни раздался счастливый
голос Светланиной мамы:
— Светик! Здесь весы, о которых ты мечтала!
— Ой! — Светлана даже подпрыгнула. — Я ведь кормлю сама, мне
его взвешивать надо.
— Электронные! — кричала ее мама из кухни так, словно кухна
находилась на первом этаже, а мы на пятом.
— Неужели и в те времена были электронные весы? — удивленно
спросила меня Светлана.
Я почувствовала себя мамой мамонта.
— Мне их из-за границы привезли, — пробормотала я.
Они суетились над вещами, что-то сразу мыли, что-то стирали
и совершенно забыли обо мне.
Ребенок просулся и заплакал.
Я взяла его на руки. Он показался мне легче, чем Машины
куклы. Какое забытое чувство — новорожденный ребенок на руках.
Светлана взяла его у меня и приложила к груди. Фиолетовый
расплывчатый сосок был размером с его лицо. Я вышла на кухню.
Светланина мама курила, стараясь выпускать дым в открытую
форточку. У нее не получалось, и она гоняла его по кухне рукой.
Я представила себе Сержа в качестве ее зятя.
...Первым делом она бы бросила курить.
— Вот молодец девка, — сказала она, видимо, про свою дочь. —
Все ведь сама: и деньги зарабатывает, и дите родила.
Она говорила с уважением, которого вряд ли можно было бы
добиться от моей мамы в подобных обстоятельствах.
— А?! — произнесла она не то вопросительно, не то
утвердительно, и я испугалась, что она ждет одобрения от меня тоже. Светланина
мама, наверное, считала меня одной из подружек своей дочери. — Квартиру
сейчас покупает, это ж какие деньги… — Бычок полетел в форточку. — Она и в
детстве такая была: надумает что, не отговорить. А жизнь-то вон какая
тяжелая. — Она покосилась на меня, видимо ища и во мне признаки тяжелой
жизни. Сочувственно вздохнула. — И мать, слава богу, не бросает.
Из комнаты донесся недовольный писк ребенка.
— Полюбила кого-то и родила. Сама. Вот такая любовь.
Что ж теперь, что он умер…
— Погиб, — поправила я.
— Сереженька спит, — сказала Светлана, запахивая
халат.
«Только не Сереженька! — хотела закричать я. — У
этого имени нет ничего общего ни с этим ребенком, ни с этой кухней, ни с этим
ужасным халатом!»
— Ну, я поехала. — Я попрощалась и вышла.
Из машины набрала Лене:
— Ты как?
— Нормально.
— Он тебе звонил?
— Это неважно. Забудь о нем. Я забыла.
Она говорила серьезно и совсем чуть-чуть грустно. Я сразу ей
поверила.
— Ну и правильно. Миллион других будет. Еще в очередь
будут выстраиваться!
— Да.
Мне позвонил брат моего водителя.
— Мы дали показания, — сообщил он, — охрана
ваша приехала.
— Отлично.
— В понедельник они получат ордер на его арест.
— Спасибо.
Я проснулась среди ночи. В левом боку была такая боль,
словно туда засунули крюк и поворачивали. Я не могла встать. Я не могла
разогнуться. Кое-как спустилась вниз, к аптечке. Выпила эффералган.
Через два часа выпила еще.
Я не могла ничего делать, только плакать.
Боль не отпускала.
Рассвело.
Я выпила всю пачку обезболивающего, значительно превысив
рекомендуемое количество.
Я позвонила в справочную «Би Лайн».
— Как мне вызвать скорую?
Скорая была у них самих.
