Не было никакой особой причины не ходить туда. Просто я была
на даче. Лень было одеваться, ехать в Москву. Машина стояла, заметенная снегом.
Серж заехал туда всего на полчаса, потому что я ждала его к ужину.
— Глупо сопровождать своего мужа каждый раз.
— Необходимо, если хочешь сохранить семью.
Я почувствовала себя виноватой.
— Это было предательство — общаться с любовницей моего
мужа.
— Прекрати. Что бы ты сделала на моем месте?
— Позвонила тебе и рассказала.
— Я не знала, захочешь ли ты это знать.
— А ты?
— Не знаю. Наверное, да. Может, лучше договориться
прямо сейчас? Если ты увидишь моего Игоря с девкой, сразу скажи мне об этом.
Ладно?
Мы договорились. Правда, договор вышел односторонним.
Вероника всегда умела устроиться.
Приехал Игорь.
Поздоровался со мной из холла. Подошел, крепко обнял и держал
несколько минут.
Мне стало ужасно жалко себя. Снова захотелось плакать.
Наверное, это нервы.
Я бы предпочла остаться у Вероники. Посмотреть с ними
телевизор. Обсудить планы на выходные. Стать частичкой их монотонного семейного
вечера. Их единственным на сегодня развлечением.
Я приехала домой.
Небо было такое звездное, что казалось ненастоящим.
Зато если видишь что-нибудь действительно уродливое, никогда
не сомневаешься в подлинности.
Я заснула прямо на веранде. Первый раз за все это время мне
приснился Серж. Он отлично выглядел, был абсолютно живой, и я ощущала его почти
физически.
Я проснулась на рассвете и не хотела ни спать, ни вставать.
Птицы пели рядом с моим плетеным диваном.
Если закрыть глаза, то можно представить себя в лесу, на
траве.
Зачем закрывать глаза и что-то представлять себе? Я и в
самом деле была в лесу, вокруг меня были сосны, и весь дом буквально утопал в
зелени.
Я позвала Галю, чтобы она натерла мне тело кокосовым скрабом.
Хорошо, что есть Галя, всегда есть чем заняться.
После скраба я приняла душ и намазала лицо
зеленовато-коричневой кашицей. Это называлось: «маска — моментальный эффект».
Моментального эффекта надо было ждать 20 минут и не разговаривать. Я закрыла глаза,
а Галя начала монолог на тему: «Почему в Москве не продается сыворотка?»
Оказывается, в Донецке она продается на каждом шагу, и люди
делают на ней блины. А в Москве просто неизвестно, на чем делать блины. А
свиньи? Гале вообще было непонятно, как в Москве умудряются выращивать свиней
без сыворотки. Она в четыре раза дешевле молока. Ею можно умывать лицо. И
ополаскивать волосы.
К тому моменту как Галя стала смывать маску, я всерьез
задумалась о том, почему в Москве не продают сыворотку.
В четыре раза дешевле молока — значит, ее будет покупать
каждый. На всякий случай поинтересовалась у домработницы. Будет? Домработница
мечтательно заулыбалась. Будет. Срок хранения сыворотки — одна неделя, значит,
семья будет покупать в среднем четыре пакета в месяц. В Москве примерно пять
миллионов семей. Нужна хорошая дилерская сеть. Можно договориться с теми, кто
торгует продуктами питания. У меня есть такие знакомые.
Сейчас сыворотку после производства творога просто
выбрасывают; значит, здесь затрат никаких. Затраты только на рекламу и
пакетирование. Это примерно двадцать — двадцать пять процентов от продажной
стоимости. Плюс транспорт.
Нужно поговорить с кем-нибудь из мужчин. Я позвонила паре
своих знакомых. В конце концов, почему бы не снабдить Москву сывороткой?
Я встретилась с Олежеком в «Палас-отеле». Он пил кофе, курил
сигару и говорил ерунду. Много денег ему не надо, говорил Олежек, вполне
хватило бы миллиона.
— На что хватило бы? — спросила я снисходительно.
— Так, на жизнь.
— Дом на Рублевке, «Мерседес-220», не говоря уж о
«Мазерати», и часы JVC — купил все это и сразу продал.
— Почему?
— Деньги кончились, а жить уже привык хорошо.
— Ну и не нужен мне дом на Рублевке.
— Пока не нужен. А как только миллион появится, все
будет по-другому.
— Значит, нужно два миллиона. Я пожала плечами.
— А лучше десять, — догадался Олежек.
Для Олежека с его железными зубами десять миллионов долларов
— это такая же абстрактная цифра, как для бродячей собаки — десять килограммов
костей.
Он вспомнил своего одноклассника.
— Я видел его фотку в газете. Он член правления
какой-то никельной компании. Они захватили завод на Урале, выгнали всю
администрацию и поставили своих людей.
Олежек говорил о нем с уважением. Так, как говорят про своих
родственников, достигших чего-то. Так, будто в его победах есть заслуга и
Олежека тоже.
В детстве Олежек его бил. Потому что терпеть не мог
очкариков. Но с тех пор, как сам заменил свой левый глаз на стеклянный, к
физическим недостаткам людей стал гораздо терпимее.
— У тебя лицо грустное, — сказал Олежек. Я
рассмеялась.
— И смех неестественный. — Я рассказала ему про
ботокс.
Не всем мужчинам можно рассказать про такое.
Олежек, видимо, это понял, но не обиделся. Преимущество
двадцатилетнего знакомства.
— Я нашел твоего Фетишиста, — сказал он, развалившись
в кресле.
Я кивнула. Повеяло холодом.
Показалось, что человек, убивший моего мужа, где-то здесь.
Стало страшно.
Пришлось сделать над собой усилие. Слова не шли с языка.
Олежек стал глазеть по сторонам. Видимо, мое поведение не
вызывало у него интереса.
— Как будем валить? — Олежек смотрел мне прямо в
глаза.
В этой ситуации он чувствовал свое превосходство и получал
от этого явное удовольствие.
— Ну а как ты думаешь? — Олежек в самом деле
задумался.
— Можно закатать в бетон. — Я покосилась на
официанта. Официант покосился на нас.
Я попросила еще мандариновый сок.
— Можно закопать на кладбище. По шейку. Дня на три. Ты
подъедешь, посмотришь.
Глаза Олежека не блестели от возбуждения, как это бывает у
сумасшедших. Он говорил спокойно, по-деловому, как моя Галя про салаты.
— Или вот еще неплохо: взять твой ботокс — и под кадык.
Мне это тоже показалось неплохо.
— Можно просто застрелить, конечно. Тогда я дам тебе
фотографию.
