– А как у вас с едой?
– Пока трудновато, но все надеются, что это ненадолго.
– Значит, наш обоз пригодится, – обрадовался Шемма.
– Пригодится. – Пантур повернул голову к табунщику, его серо-желтые глаза, как и одежда, светились в темноте. – Жаль, что вы не приехали на два дня пораньше – в это новолуние у нас был двойной праздник.
Великая наконец выбрала отца для своей дочери.
– Да ну! – воскликнул Шемма. – И кто же он?
– Вряд ли ты его помнишь. Это Лангур, глава Восьмой общины.
– Угу, – отозвался Шемма, смутно припоминая монтарва, поддержавшего владычицу на совете. Он окончательно проснулся и позвал Пантура на стоянку.
Остаток ночи прошел в переноске грузов, прибывших с обозом. Воины подтаскивали к камню мешки с мукой и бочонки с медом и салом, оставляя их монтарвам, которые уносили подарки Вальборна под землю. Наутро обоз отправился в обратный путь, а лоанцы, распрощавшись с Тревинером, поехавшим на север вдогонку Ромбару, задержались на несколько дней у монтарвов, чтобы выучить подземных жителей печь хлеб.
Вернувшись в Келангу, они пришли к Вальборну с докладом о выполнении поручения. Правитель не пожалел времени, чтобы выслушать все подробности поездки.
– Значит, мы можем рассчитывать на дружбу монтарвов, – подытожил он сообщение лоанцев.
– Да, они согласны поддерживать добрые отношения, – подтвердил Витри. – Условия встречи те же-у камня на той поляне.
– Но как мои люди будут разговаривать с ними? – забеспокоился Вальборн. – Никто, кроме вас, не знает их языка.
– Ваш обозный выучил у нас кое-какие слова, – сказал ему Витри. – Для начала этого достаточно, чтобы объясняться с ними.
– Может, вы все-таки останетесь у меня на службе? – предложил лоанцам правитель. – Ты, Витри, стал бы моим гонцом – мне нужны надежные люди.
А ты, Шемма, мог бы стать моим посредником в отношениях с монтарвами.
– Спасибо, ваше величество, но мы поедем домой, – поторопился сказать Шемма. – Дома-то оно лучше.
– Ладно, поезжайте, – согласился Вальборн, – Если передумаете, возвращайтесь, я с радостью приму вас на службу. А вот вам плата за прежние заслуги. – Он дал каждому мешочек с деньгами. – Если еще что нужно, говорите.
– Нам ничего не… – начал Витри, но запнулся, получив от Шеммы тычок в бок.
– Как это – ничего?! – громким шепотом ругнул его табунщик. – Ваше величество, кони наши – не чета теперешним, около Бетлинка остались… Вот если бы их вернуть… И кобыла Мельникова потерялась, а нам отдавать ее надо…
– Понятно, – улыбнулся Вальборн. – Знаю я этих коней – и впрямь красавцы. Один у меня в конюшнях, вы можете его забрать, а второго я отдал.
Возьмите вместо него другого и кобылу подберите, какая понравится.
Вальборн вызвал старшего конюха и, передав ему просьбу лоанцев, приказал выдать желаемое. Тот пошел с ними в конюшни правителя и вывел оттуда коня, в котором Шемма признал своего Урагана, а затем предложил им выбрать второго коня и кобылу. Витри шел за конюхом мимо стойл, где красовались кони один лучше другого, пока не остановился, не в силах оторвать глаз от небольшого, но великолепно сложенного темно-серого жеребца.
– Этот, что ли? – спросил конюх. – Хороших кровей, и резвость отменная. Для правителя он мелковат, а тебе в самый раз будет.
– Этот, – поспешно согласился Витри, побаиваясь отказа. – Как его зовут?
– Чара. – Конюх надел на жеребца седло и уздечку, висевшие в стойле, и отдал поводок Витри. Когда они вышли из конюшни, Шемма, сияющий, уже стоял на дворе, держа своего коня и ширококостную рыжую кобылу.
– Слышишь, Витри, жеребая она, – шепнул он товарищу, уходя из конюшни. – Вот повезло-то! Эх, явлюсь я к мельнику…
День спустя Шемма и Витри выехали из Келанги домой. Падал первый снег, падал и превращался в грязную кашицу, знаменуя начало короткой и сырой келадской зимы. Шемма восседал на великолепном Урагане, ведя за собой кобылу и коней, на которых лоанцы возвратились с Белого алтаря, и покровительственно оглядывался на едущего сзади Витри. То ли полугодовые скитания не прошли для табунщика бесследно, то ли приятные надежды, связанные с возвращением в Лоан, заставляли его поторапливать коня, то ли погода не располагала ко сну – так или иначе, Шемма расстался с привычкой спать в седле и на дневных привалах. Лоанцы ехали с рассвета до заката, обедая в придорожных трактирах и ночуя на постоялых дворах, и недели через полторы увидели стены Цитиона, жемчужины Келады.
Они отыскали гостиницу Тоссена, узнавшего и благосклонно приветствовавшего прежних постояльцев, и остались там до базарного дня, чтобы накупить подарков родным, провизии и овса в дорогу. Шемма наконец попробовал паштет из дичи, а Витри, зашедший в лавку Тифена, был приглашен в гости и до позднего вечера просидел у купца за рассказами об его младшем сыне, первом магистре ордена Солнца. Когда все покупки были сделаны, Шемма и Витри навьючили коней и проследовали цитионскими улицами по направлению к Лоанскому мосту, от которого брала начало тропа, ведущая в долину.
Тропа тянулась по северному берегу Лоана, едва различимая под тонким слоем свежего снега, прикрывшего луга и песчаный берег. По-осеннему прозрачная вода струилась в нескольких шагах от тропы, облизывая ледяную корочку у берега, и, казалось, спешила пополнить полноструйный Тион, а лоанцы спешили ей навстречу, чувствуя близость дома. Шемма был празднично-весел и погонял коней, Витри тоже заразился его радостью и с нетерпением представлял, как еще немного – и за очередным поворотом реки откроется вид на родное село.
Миновав ущелье, Шемма и Витри спустились в Лоанскую долину – родные края, так внезапно оставленные ими в начале лета. Витри казалось, что он уехал оттуда давным-давно, несколько лет или даже десятилетий назад. Много событий улеглось в эти месяцы, их, наверное, хватило бы не на одну лоанскую жизнь, но все же при мысли о том, что странствия закончились, Витри испытывал тревожное ощущение, похожее на необходимость вспомнить нечто важное. Оно сидело глубоко внутри, беспокоя лоанца, и отравляло радость возвращения домой.
Наконец наступил день, когда тропа вывела Шемму и Витри на пригорок, откуда открывался с детства знакомый вид на скопление глиняных домиков с коническими, крытыми соломой крышами, объединенное несколькими кривыми улочками. Село, в котором во времена Кельварна проживало не более двух десятков семей, разрослось до полутора сотен разбросанных по холмам домиков, но оставалось единственным на всю долину, так как среди привыкших держаться вместе лоанцев не находилось любителей обживать новые места.
Первыми их заметили вездесущие сельские мальчишки. Увидев нескольких завьюченных коней и двоих всадников в городской одежде, они с криками «Едут! Едут!» помчались в село. Раз в год сюда, случалось, заезжали торговцы, поэтому взрослые побросали дела и выбежали поглядеть на кусочек другого мира, явившегося в Лоан. Когда путешественники подъехали к околице, их встречала добрая половина села.
