— Это вы там, орлы? Проходите сюда…
Они прошли за книжную полку и очутились перед высокой кроватью. Раненый Павловский лежал на спине, укрытый одеялом до подбородка, на шее были видны бинты. Лицо его, высоко лежащее на подушке, осунулось, похудело и в свете зеленого абажура настольной лампы казалось очень темным. На столике под лампой — много пузырьков с лекарствами, и запах от них здесь был еще резче.
Павловский смотрел на вошедших с улыбкой, но дышал, открыв рот, тяжело и часто.
— Здравия желаю, — сказал он и, вдруг часто задышав, пробормотал: — Леня, воды…
Шешеня налил в стакан воды и протянул ему. Павловский стал вынимать руку из-под одеяла и застонал от боли. Фомичев увидел его богатырскую грудь, всю обмотанную бинтами. В одном месте на бинте было небольшое кровавое пятно.
Шешеня напоил его из своих рук, и он задышал спокойнее.
— Здравствуйте, Сергей Эдуардович, — проговорил наконец Фомичев. — Здравствуйте, дорогой… — Фомичев был подавлен видом бессильного Павловского.
— Дорогой… верно — дорогой… — повторил его слова Павловский. — Всем я вам обойдусь недешево. Это верно.
— Ну, зачем так! — сказал Шешеня. — Разве кто-нибудь об этом думает? Вы посмотрите на Ивана Терентьевича, на нем лица нет от горя. Вы подумайте только, каково ему с такой новостью в Париж ехать.
— Ладно, садитесь…
Все молчали, и только слышно было, как тяжело дышит раненый. Тогда Фомичев прямо спросил, что ему сказать Борису Викторовичу.
— Что? Скажите, что его Павловский — дурак, а с дурака, как известно, спрос мал. — Павловский не то смеялся, не то задыхался, и Шешеня, не ожидая его просьбы, уже наливал из графина воду. — Полез в поезд за деньгами для… организации и поскользнулся… на арбузной корке… — Голос Павловского становился все слабее, но он продолжал, не открывая глаз: — Скажи отцу, что меня тут уже собрались с радостью похоронить, но такие, как я, не сдыхают легко и просто. Скажите отцу, что не пройдет и месяца, как он меня увидит в прежней силе… И если некоторые поспешили от меня отречься и квалифицировать меня как бездарного бандита, то я им не завидую.
— Отец будет рад узнать, что вы выздоравливаете, — наклонился к нему Фомичев. — И вы успокойтесь, вам вредно много говорить. Надо скорее поправляться. Я все дела на юге бросил и приехал. И для отца теперь самое главное — ваше здоровье.
— А сами думаете — везет этому Павловскому, и тут он выкрутился от безносой? — Павловский опять тяжело задышал и попросил воды. И сказал совсем слабым голосом: — Не обижайтесь на меня, ради бога… Слышите? Не обижайтесь… Жар… Нервы накалены… Жар… Слышите?
— Вы не волнуйтесь, Сергей Эдуардович, не волнуйтесь, мы ж понимаем, — говорил Фомичев, глядя на темное небритое лицо полковника.
— Нам надо решить важное дело, — вмешался Шешеня. — Мы все трое — члены объединенного руководящего центра. В понедельник заседание центра. Они ставят отчет Фомичева о поездке.
— Что за глупости? — сказал Фомичев. — Никто даже не знает о моем приезде.
— Знают — я их информировал, — сказал Шешеня.
— А кто просил? — повысил голос Фомичев, забыв о больном.
— Мы все-таки хотим действовать с ними вместе, — сдержанно, как и подобает в присутствии больною, ответил Шешеня.
— Погодите вы… — простонал Павловский. — О чем речь? Выгоден нам этот отчет или нет?
— Конечно, еще как выгоден! — ответил Шешеня. — Но Иван Терентьевич должен сделать соответствующий оптимистический доклад о больших наших возможностях на местах.
— Оснований для такого оптимизма нет, — возразил Фомичев. — В своем кругу я могу это сказать. Юг мы попросту проспали.
— Может, ты хотел, чтобы я занимался еще и югом? — насмешливо спросил Шешеня.
— Но ты был обязан знать, что там происходит…
— Прекратите грызню, — сказал Павловский, не разжимая зубов, отчего голос у него стал какой-то странный, скрипучий. — Иван Терентьевич, сделайте, прошу вас, доклад. Что вам стоит, пугните их югом… — Было видно, что ему очень плохо, и Фомичев почувствовал угрызение совести.
— А что же мне говорить о вашем ранении? — спросил он.
— Как есть, так и скажите. Пусть видят, что мы идем на все и крови своей не жалеем…
— Они, Сергей Эдуардович, все знают и происшедшее с вами не одобряют… — заметил Шешеня.
— Проклятые чистоплюи, они думают, что деньги для борьбы растут на деревьях! — сквозь зубы проговорил Павловский и снова задышал тяжело и часто.
— Ну вот тут-то и был бы к месту доклад Ивана Терентьевича, — сказал Шешеня. — Они увидели бы, что мы действуем по разным направлениями.
— Да поймите вы, хвастаться нечем, — возражал Фомичев.
— А надо, — сказал Шешеня. — Неужели вы хотите, чтобы они порвали с нами? А это может случиться.
— И это будет беда пострашнее моей, — добавил Павловский. — Отец на них возлагает большие надежды.
Фомичев сопротивлялся недолго, и вопрос о его оптимистическом отчете был решен.
— Однако плохо — послезавтра от «ЛД» едет их человек в Париж, к отцу. Лучше бы он ехал после заседания, — сказал Шешеня негромко.
— Что? — крикнул Фомичев. — Ну нет, этого допустить нельзя!
— Что ты кричишь? — зашикал Шешеня. — Я тоже думаю, что нельзя. Но профессор Новицкий сказал мне, что они откладывали эту поездку сколько могли, они везут отцу ультиматум.
— Что еще за ультиматум? — спросил Павловский.
— Они снова понесли какие-то потери и прямо взбесились, — ответил Шешеня. — Новицкий сказал мне в глаза, что нам они больше не верят, и заявят это отцу. Или, сказал он, Савинков едет сюда, не откладывая, и мы вручаем ему руль организации, или мы рвем с вами.
После этой новости все трое долго молчали. Шешеня и Павловский выполнили приказание Пиляра и теперь ждали, как поведет себя Фомичев.
А Фомичев молчал, потому что понимал всю серьезность момента — сейчас действительно решалось все то, о чем он столько думал в дороге. С Савинковым разговаривать на языке ультиматумов нельзя — он попросту выгонит курьера элдэвцев, и на том все это перспективное дело и кончится. Нет, пожалуй, не кончится — это будет только началом расправы Савинкова над ними, и в первую очередь над ним, Фомичевым. Вождь спросит с него за все, в том числе за Павловского, не дай бог ему умереть! Несколько минут назад Фомичев желал ему смерти, а сейчас ему стало крайне необходимо, чтобы Павловский поддержал то, что он собирался сказать.
— Мы не должны позволить курьеру «ЛД» появиться у отца раньше нас, — решительно сказал он.
— Как? — вздохнул Шешеня.
— Могу я сегодня увидеться с Новицким?
— Сегодня — нет. Сегодня с ним встречаюсь я, а у них такая система конспирации, что о всяком изменении условий встречи следует договариваться за двое суток.
