— Я и еще один член нашего ЦК считаем, что в определенных конкретных условиях и в определенных размерах и в форме помощь возможна. Например, получение оружия. У нас сейчас расчет на оружие, осевшее у населения после гражданской войны. Но, по мнению заведующего военным отделом нашей организации и члена ЦК полковника Новицкого, с таким оружием выступать нельзя, надо иметь более совершенное.
— Вы сказали — полковник Новицкий… — спросил Савинков. — Как его зовут?
— Николай Николаевич. А что?
— Боже, кажется, мы с ним знакомы! — тихо воскликнул Савинков. — В семнадцатом году его принимал Керенский по поводу идеи создания высших артиллерийских курсов.
— Да, очевидно, это тот самый Новицкий, сейчас он работает в артиллерийской академии.
— Значит, ему все равно, что Керенский, что большевики? Лишь бы была артиллерия? Да? — иронизировал Савинков.
— Возможно, но не забудьте, что в нашем ЦК он, кроме меня, единственный, кто стоит за союз с вами и кто не чурается иностранной поддержки.
— Ну, тогда он еще и умный человек, — неуклюже вывернулся Савинков и добавил поспешно: — Но не следует ли нам все же из области воспоминаний перейти к действительности?
— Да, я хотел бы этого… — отозвался Федоров, записывая что-то в блокноте.
— Я предлагаю так, — продолжал Савинков. — Сначала вы сделаете обзор положения в России. Затем я обрисую вкратце состояние западного мира. И на этом фоне мы рассмотрим наши дела и наши взаимные претензии. Согласны?
Федоров не возражал…
Обзор внутреннего положения Советской России готовили лучшие умы контрразведывательного отдела ОГПУ во главе с Артуром Христиановичем Артузовым. Ну и, конечно, сам Федоров.
Задача была не из легких — обзор следовало написать так, чтобы не информировать врага об истинных трудностях, переживаемых страной, но чтобы выдуманные трудности и проблемы выглядели как абсолютно реальные, пока еще, однако, неизвестные Западу и поэтому интересные для того, кто узнает о них первым.
Савинков слушал Федорова с огромным вниманием и интересом Любопытно, что в обзоре Федорова все связанное с положительной стороной российской жизни было абсолютной правдой.
— Создается впечатление, что успехи большевиков вас нисколько не огорчают? — спросил он.
— Может быть, в этом сказывается наша принадлежность к интеллигенции, но мы отказываемся в отношении своего народа от позиции, что чем ему хуже, тем нам лучше. И если тот самый крестьянин, которому вы посвятили такие сильные слова и мысли в своих книгах, хоть немного опомнился от голода и ужаса одичания, то мы радуемся этому. А политические успехи большевиков дело совсем иное.
— Это неразрывно! — рассерженно бросил Савинков.
Федоров снисходительно-мягко:
— Нынешнее маленькое счастье русского крестьянина состоит только в том, что ему не мешают пахать землю и быть сытым.
Наступила очередь Савинкову сделать обзор положения дел на Западе. На фоне сжатого содержательного рассказа Федорова то, что говорил он, носило слишком общий характер. Савинков это почувствовал и начал на ходу перестраиваться. Тогда Федоров, пользуясь каждой паузой, стал задавать вопросы Савинков заметно и все сильнее нервничал. Для Федорова очень важным было открытие, что Савинков совсем не был человеком стальной выдержки и он далеко не всегда мог быстро совладать со своими чувствами.
ЧАСТЬ 3
ВО ВЛАСТИ ЛЕГЕНДЫ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Савинков верен себе — следующую встречу с Федоровым он назначил на кладбище Пер-Лашез. Когда они ехали туда, Савинков был оживленно-весел.
— Не правда ли, это даже пикантно, — говорил он, выходя из таксомотора. — О судьбах большевистской России поговорить у праха большевистских предков?
— Как бы не собрался дождь, — буднично сказал Федоров.
— Переживем! — воскликнул Савинков. — Бывало, мы с Ваней Каляевым, назначая встречу, говорили: «Приходим, даже если землетрясение».
Савинков умолк — навстречу им шел поддерживаемый под локоть молодой женщиной расфуфыренный военный старичок. Когда они разминулись, Савинков сказал:
— Уложив в безвестные могилы тысячи своих солдатиков, генерал для себя подбирает тенистое местечко на парижском кладбище. Вам не кажется иногда, Андрей Павлович, что лицемерие — один из основных законов жизни человеческого общества? Как вы относитесь к Ницше?
— Сказать правду?
— Конечно.
— Я его не читал…
Они сели на скамейку перед неухоженной могилой. Надпись на покосившейся мраморной плите гласила, что здесь нашел вечный покой некий «доктор медицины, любящий муж и любимый отец семейства».
— Чудесное местечко, — сказал Савинков. — Со всех сторон открыто, и это исключает возможность сюрпризов. А вот там, впереди, как раз могила парижских коммунаров. — Он помолчал, смотря туда, и продолжал: — В чем большевикам не откажешь, так это в умении все приспособить для своих нужд. Даже эту могилу коммунаров они взяли на вооружение и объявили себя внебрачными детьми Парижской коммуны. Но интересно, как относится к подобным трюкам русская интеллигенция, известная своей нервной преданностью правде-матке?
— Позволю себе возразить вам, — начал Федоров. — Почему трюк? У большевиков есть немало объективных оснований для того, чтобы считать свою революцию происходящей от французской. Мой вам совет, Борис Викторович… Большевики — наши такие же враги, как и ваши, но, если вы хотите в борьбе с ними не совершать радующих их промахов, откажитесь от предвзятого отношения абсолютно ко всему, что они делают. Мы свой скромный успех в развитии сил нашей организации объясняем и тем, что все дела большевиков рассматриваем абсолютно объективно.
— Так можно докатиться до их признания, а это теперь уже не оригинально, — резко заметил Савинков, снова вспомнивший предостережение Павловского.
— Отнюдь нет, Борис Викторович, — мягко возразил Федоров. — Приведу пример из нашей тактики в этом направлении. Из всей интеллигенции большевики обласкали только ту военную прослойку, которая пошла к ним на службу в качестве так называемых военспецов. Им большевики создали вполне хорошие условия. А нам те люди тоже нужны. Как же их оторвать от большевиков, помня, что русская военная интеллигенция, как правило, аполитична? Аргументировать бедственным положением всей интеллигенции, конечно, можно, но индивидуализм и эгоцентризм русского интеллигента широко известны. Наконец, ласка большевиков по отношению к военной интеллигенции объективно явление разве отрицательное? На чем же тогда мы строим свою работу среди этой приласканной интеллигенции? На более чем простом тезисе: позорно бывшему полковнику вытягиваться перед темным Ванькой из рабочего класса, ставшим красным комиссаром. И оказалось, что тезис этот абсолютно безошибочный. Понимаете, о чем я говорю?
