Павловский бросился в погоню за девушкой. Вместе с Ивановым они бегали вокруг корчмы, светили фонариками во все щели, искали в хлеву, в сарае, в саду — тщетно! Весь в крови, дрожащий от ярости, он приказал Иванову поджечь корчму.
— Ты что? — попытался образумить его Иванов. — Хочешь фонарь засветить, на след навести?
— Зажигай, говорю! — крикнул Павловский, вскакивая на коня.
Иванов, не выполнив его приказа, тоже сел на коня и поскакал вслед…
В четвертом часу утра Крикмана, который в эту ночь был в Минске, поднял с постели посыльный. Спустя каких-нибудь пятнадцать минут он уже мчался к границе в автомашине начальника ГПУ.
На границе картина происшествия уже была установлена во всех деталях. Следы конных нарушителей границы вели к корчме. Крикман помчался туда…
Хозяин корчмы ничего толком сказать не мог, он все еще сидел на своей кровати и качался, как от боли, из стороны в сторону.
Только утром дочь корчмаря нашли в десяти верстах от дома, она пряталась в печи заброшенного овина. Но и от нее ничего добиться было нельзя.
Когда ее привезли домой и отец увидел ее, он вдруг закричал:
— Что вы стоите! Садитесь на коней! Догоняйте его!
— Кого догонять? — тихо спросил Крикман.
— Его… Он мою жену убил!.. Он дочку насиловал. И сегодня это он был!.. Догоняйте его!.. Это он!..
До рассвета Павловский и Иванов проскакали почти тридцать верст. Под Павловским пал конь. Забравшись в лесную глушь, они сделали привал.
— Упустил суку… Ах ты, а… — матерно ругался Павловский, рассматривая в зеркальце вспухшую щеку.
— А чего она тебе далась? — не понимал Иванов.
— Ладно, приласкаю ее на обратном пути, — с новой руганью сказал Павловский.
— Неужто такая она сладкая? — по-своему понял все Иванов.
Павловский не отвечал…
Следующей ночью они достигли деревни Карякино, где жил Данила Иванов. Он встретил их радостно.
— Спрячь нас получше недельки на полторы, — приказал Павловский. — И готовь своих ребят — пойдем по уездным городкам, будем банки брать.
— Да боже мой, господин полковник, да с нашим полным желанием и даже удовольствием! — отвечал Данила. — И кони и люди застоялись — давно дела просят!..
Сотрудники ГПУ были подняты на ноги по всей Белоруссии. Отряды ЧОН таились в засадах на дорогах и в лесах. В район границы была придвинута воинская часть. Но бандиты словно в воздухе растворились. Постепенно поиск и настороженность ослабевали.
Именно этого и ждал Павловский, каждую ночь посылавший в разведку десятилетнего сына Данилы. После ухода чоновских отрядов они подождали еще пять дней, а потом отправились в строго рассчитанный по часам бандитский рейд по двум уездным городам. Налеты на банки этих городов должны были произойти в одну ночь.
Первый налет прошел точно по плану. Около полуночи банда из пятнадцати человек, все на конях, ворвалась в спящий городок, убила четырех милиционеров, заставила директора банка открыть сейф и, захватив деньги, ускакала в неизвестном направлении.
В этом налете денег взяли немного. Зато во втором повезло. Кассир под пистолетом сказал, что в сейфах лежит зарплата всего города. Но ключи от сейфов были у директора банка. Его, избитого до полусмерти, притащили к Павловскому, сидевшему в его кабинете в здании банка.
— Где ключи? — спросил Павловский.
— Нету… Не знаю, — ответил директор. Это был мужчина уже в летах, в недавнем прошлом рабочий. — И я не могу распоряжаться деньгами — они принадлежат народу, — добавил он без страха.
Павловский подошел к директору вплотную.
— Ну, а жизнь твоя мышиная кому принадлежит? — спросил он, высоко подняв свою красивую голову и с любопытством разглядывая всклокоченного и окровавленного директора.
— Тоже не мне, — услышал он тихий ответ.
— А кому же?
— А жизнь моя принадлежит партии большевиков…
Павловский презрительно и удивленно рассматривал красного банкира.
— И тебе, значит, твоей жизни не жалко?
— Почему? Жалко, — ответил директор. — Но не настолько, чтобы я мог за нее заплатить народными деньгами…
Павловский отдал приказ пытать директора, пока он не отдаст ключи, и вышел из кабинета, чтобы узнать, как идет дело со вскрытием сейфов. Дюжий парень, хвалившийся, что вскроет любой сейф, обливаясь потом, сказал Павловскому:
— Надо гранатой рвать…
В это время с улицы вбежал Аркадий Иванов:
— Надо кончать! Из Велижа идет отряд!
— Взорвать сейф! — приказал Павловский и побежал в кабинет, где пытали директора.
Он лежал голый на своем письменном столе, а по бокам стояли с шомполами в руках два бандита.
— Где ключи? — заорал Павловский в ухо директору.
— Иди ты… — Директор крепко и длинно выругался.
Павловский схватился за эфес шашки, но в это время на улице послышались выстрелы и команда Данилы Иванова:
— По коням!
Павловский сам привязал директора банка к его столу и поджег дом.
Как было заранее условлено, Данила Иванов вместе с бандой вернулся на свою базу. Павловский и Аркадий Иванов поскакали совсем в другую сторону — к железнодорожной станции, находившейся отсюда примерно в тридцати километрах…
Они приблизились к маленькой безлюдной станции уже перед самым рассветом. Оставив коней в кустах, вымыли сапоги, почистились и стали ждать, когда придет поезд Минск — Москва…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Стояло необычайно жаркое лето. Москва изнывала от пыльного зноя. Раскаленные трамваи, качаясь, бежали по улицам пустые, на улицах было мало людей. Белесое небо — недвижное и, казалось, низкое — не обещало ничего… Каждый день, точно издеваясь над людьми, перед сумерками к городу подплывала грозовая туча и уже слышны были мягкие раскаты дальнего грома, но все кончалось тем, что в город на несколько минут врывался ветер, который поднимал и закручивал смерчами густую, сизую, раскаленную за день пыль вперемешку с сорванными раньше времени сухими листьями, с бумажным мусором, папиросными окурками и душным запахом горелого кирпича. Туча меж тем уходила, и город снова погружался в знойное безветрие.
Все участники операции, находясь в напряженном ожидании, переносили эту жару тяжело и нервно. Ждали появления в Москве Павловского. То, что Савинков послал именно его, была не единственная, но более мотивированная из всех других версия. В наглой дерзости перехода границы и в том, что потом совершили бандиты на нашей земле, был виден почерк Павловского.
Словесный его портрет, составленный по рассказам Шешени, Зекунова и других савинковцев, а также по рассказу корчмаря, имел при себе каждый участник оперативной группы. Но надо признать, что портрет был плохой, неточный — очевидно, сыграл свою роль страх всех этих людей перед Павловским…
