— Нет! — прошептала Эла.
Досточтимый Воксвелл?!! Сквозь обуглившийся мрак воспоминаний измученная молодая женщина вновь и вновь видела влажные лиловатые губы лекаря, раздвинувшиеся, когда он зубами вынул пробку из бутылочки. Хлоп! — выскочила пробка. Даже в воспоминаниях Элы слышался этот глупый, дурашливый звук. Хлоп-хлоп-хлоп! Слышался, пока не становился громче, не начинал звучать зловеще, не разлетался жутким эхом. То было эхо её обреченности, и хотя порой бывало так, что Эла не осознавала ничего, кроме того, что очень больна, теперь она ясно, отчетливо понимала и другое: «Они пытались убить меня!» Да, пытались. Быть может, не тело. Но душу, разум — точно. Эла сжимала и разжимала кулаки. Как ей снова хотелось погрузиться в такое приятное, сладкое забытье! О, тогда бы коварный мир не тревожил ее. А там, в мире забытья, было бы тепло и сладко. Теплая, сладкая смерть там была бы. Эла вспомнила о снотворном снадобье и увидела лицо досточтимого Воксвелла — мерзкое, ухмыляющееся. Он смеялся! Нет! Она ни за что не сдастся! Ни за что!
«Я пошлю за досточтимым Воксвеллом!» — эхом раздавались в ушах Элы слова тетки. Она вцепилась ногтями в ковер, собрала все силы, какие только у нее были, и закричала: «Не-е-ет!»
Что-то такое было в жутком крике Элы, что остановило даже Умбекку. Толстуха попятилась, сердце её испуганно заколотилось. Она прижала руку к затянутой в черный креп груди, закрыла глаза и горько вздохнула. Она понимала, что племяннице очень хотелось бы выпить снотворного снадобья, но понимала и другое — Эла была горда и её гордость была сильнее.
В последующие дни Эла страдала, но боролась, решившись раз и навсегда вырваться из липких объятий снотворного зелья.
Умбекка взяла колокольчик.
— Нирри, помоги леди Эле встать.
Нирри выполнила указание хозяйки.
— Мэм?
— В чем дело, девчонка?
— Еще что-нибудь?
Умбекка вздыхала:
— Нет.
Нет. Она не пошлет за досточтимым Воксвеллом. Об этом не могло быть и речи. Угроза осталась угрозой, и не более того.
— Это здесь, тетя?
— Да, Джем. Это проповедницкая.
Джем с любопытством вглядывался в здание, стоявшее за проржавевшими воротами. Окруженная высокой стеной, проповедницкая была большой и мрачной. Ее окружал заброшенный, одичавший сад. Ржавые петли ворот протестующе заскрипели. Умбекка улыбнулась Джему, не слишком решительно толкнувшему створку ворот.
Пригибаясь под нависшими над дорожкой ветвями, Джем и Умбекка шли к проповедницкой.
— А почему проповедницкая, тетя?
— О Джем! — этого вопроса Джем Умбекке еще не задавал. — Это же понятно. Проповедницкая есть проповедницкая. Тут жил проповедник.
— А кто такой проповедник?
— Самый главный человек в деревне.
— Важнее лорда?
Толстуха остановилась.
— Лорд — повелитель замка, Джем. А проповедник — повелитель храма.
Джем обернулся.
— Тут жил бог Агонис?
Тетка немного отстала от него — наверное, ей тяжело было нести корзинку. Ее ответ донесся до Джема из-за густой листвы.
— О нет, Джем. Нет, что ты! Здесь жил его посредник. Его наместник. Проповедник.
Но и этот ответ мало что объяснил юноше.
— Это все было в стародавние времена? Когда люди еще веровали? Ну, то есть, когда веровали все-все?
Юноша смотрел на разрушающийся дом и на миг вдруг почему-то очень встревожился. Вдоль одной из стен тянулась странная пристройка — вроде бы застекленная.
— Да, Джем. В стародавние времена, — откликнулась тетка, и голос её прозвучал ближе. Она успела догнать Джема.
Умбекка за последнее время изменилась не меньше, чем её племянница… Умбекка стала спокойна, тиха и доброжелательна — такой она стала после ночи безумия лекаря. Что-то умерло у нее в душе, она перестала быть такой, какой была раньше.
Она больше не наведывалась в дом досточтимого Воксвелла и перестала носить на груди сверкающий золотой круг Агониса.
— Мы еще не пришли, тетя? — спросил Джем.
— Скоро придем.
— Но когда же?
Тетка обогнала его и шла впереди.
— Бедняжка Джем! Тебе тяжело ступать по гравийной дорожке?
— Нет-нет! — мотнул головой Джем. Он тяжело дышал. — Просто… просто я проголодался, вот и все!
Вот это было правдой. Солнце уже клонилось к закату, а они все еще не добрались до цели. Раскрасневшийся Джем повис на костылях и глядел на внушительную фигуру шагавшей впереди Умбекки. Они обогнули здание проповедницкой, миновали окружавший здание сад, дошли до калитки и вышли в огород.
— Когда мы с Руанной были молоденькие, — говорила Умбекка, — мы сюда каждый Канун наведывались. О, какие мы тогда были веселые, какие счастливые бежали по дорожке в муслиновых платьях, смеялись, болтали! Размахивали зонтиками!
После богослужения у проповедника всегда бывало застолье. Ну, это само собой разумеется, только для людей благородного происхождения, жутко скучно. Ну а мы с Руанной убегали в огород. Как же нам тут нравилось! О чем мы только не мечтали! Мы смотрели на Оракул и гадали, что с нами будет. Это было еще до того, как эрцгерцог избрал мою бедную сестру себе в жены, конечно. О, он далеко не сразу сделал её своей избранницей!
В воздухе пахло созревшими яблоками.
— Мы пришли, Джем, — объявила Умбекка немного погодя.
— Тетя, что это такое?
Цель их путешествия открылась неожиданно. Раздвинулись переплетенные ветви, и перед глазами Джема предстало странное сооружение… Две поросшие мхом ступени вели к круглому возвышению. Там стояла полукруглая мраморная скамья. Посередине на мраморной плите стояла огромная, тоже мраморная, резная чаша, а выше как бы парили в воздухе две фигуры, выполненные в человеческий рост — мужская и женская. Обнаженные мужчина и женщина держались за руки, и взгляды их были устремлены вниз — как бы на тех, кто смотрел на них снизу вверх со скамьи.
— С ним рядом — женщина, которую он искал, нашел и потерял, — сказала тетка Джема. Голос её стал мечтательно-отстраненным. — Говорят, настанет день, и они будут вместе. Это бог Агонис, Джем. Бог Агонис и леди Имагента.
Джем не отозвался. Он и не знал, что сказать. Он осторожно переставлял костыли, двигаясь вокруг чаши. Время от времени юноша останавливался и смотрел вверх, на статуи, или вниз, внутрь чаши. Статуи были необыкновенно красивы, и их красоту не нарушали даже трещины в мраморе, даже зеленый мох. А вот из чаши поднималось зловоние. На самом дне осталась гнилая лужица.
— Этот фонтан назывался Оракулом, — рассказывала тетка. — Он показывал то, что с тобой будет. В воде можно было увидеть изображение, похожее на сон.
