— Следовало бы их, конечно, наказать более сурово, — продолжал разглагольствовать командор Вильдроп. — Обвинения, скажем так, были вполне серьезны. Но… — Командор небрежно махнул рукой. — Справедливость и милосердие. Справедливость и милосердие, Полтисс. Вот краеугольный камень нашего правления. Запомни это, мальчик мой. Вероятно, когда-нибудь ты пойдешь по моим стопам.
Командор откинулся на спинку кресла и устремил взгляд к потолку. От сигары, зажатой в его пальцах, клубился белесый дымок. Сквозь стеклянную крышу было видно небо, по которому плыли белые облака. Некоторое время командор наблюдал за облаками. Ему казалось, что облачка дыма и облака, плывущие по небу, вот-вот смешаются, соединятся. Старик поерзал в кресле.
— Гм-м-м… Прекрасная сигара, не правда ли? Когда я курю такую сигару, знаешь, что я себе говорю, мальчик мой? Я говорю себе: «Что б мы делали, если бы у агонистов плохо работало снабжение?»
Командор снабдил свою шутку визгливым смешком. Полти нахмурился. Он крайне редко задумывался о том, что листья джарвела для сигар привозили из далекого Зензана. Самая мысль эта казалась ему странной.
— Капеллан, правда, меня не одобряет в этом. Верно, капеллан?
Капеллан положил правую ногу на левую.
— Я ничего не говорил, господин…
— А я говорю, Фиваль, что вы — получеловек. Да нет, полу… э, даже многовато.
Командор снова визгливо рассмеялся, и тут Полти даже позволил себе хихикнуть. «Получеловек». «Полу — это многовато».
— Господин?
— Капеллан, помогите ему.
Капеллан исполнил приказ командора, и через мгновение Полти уже стоял перед командором и капелланом совершенно голый, озаряемый белесоватым светом, лившимся сквозь застекленную крышу веранды. Сигара выпала из его пальцев.
Подагрические боли командора всегда немного утихали после того, как он выкуривал сигару. Ступая почти легко, он вышел из-за письменного стола, и на сей раз капеллан не помог ему. Старик опирался на трость с рукояткой, украшенной драгоценными камнями… Он подошел к обнаженному юноше и остановился рядом с ним.
— Полтисс, покажи мне, во что ты одеваешься.
Полти задрал голову. Голова у него ужасно кружилась.
— Я… голый, господин.
— Руку, Полтисс. Покажи мне свою руку.
Капеллан поднял вяло повисшую руку Полти и поднес её к глазам командора. Старик вперся в аметистовый перстень, который, к слову сказать, все это время оставался на пальце у Полти.
— О да! — проговорил командор. — Капеллан, форму.
А потом Полти едва удержался на ногах, но капитан снял с манекена капитанский мундир и медленно, предмет за предметом, облачил Полти в военную форму.
Никто из троих не произносил ни слова.
Когда облачение было закончено, капеллан, сохраняя молчание, взял Полти за руку и повел куда-то по зеленому ковру. Дойдя до определенного места, капеллан раздвинул заросли.
Полти ахнул. За зарослями стояло зеркало. Полти терпеть не мог смотреть на себя в зеркало — зеркала напоминали ему, какой он урод.
Но теперь…
Он не мог представить, какие перемены произошли с ним за последние луны. В зеркале Полти увидел не чудовище, а красавца в капитанской форме. Совершенно изумленный, Полти прикоснулся к зеркалу кончиками пальцев.
Себя ли он видел?
Он всмотрелся в зеленые глаза над заострившимися скулами, увидел острый подбородок. Сглотнул и увидел, как поднялся и опустился кадык. Полти осторожно поднял руку, снял треуголку. Его морковные волосы отросли. Похудевшее лицо обрамляли пышные локоны.
Он был красив!
Он был прекрасен!
Он был строен!
Вне себя от восторга, он обернулся к старику, а тот стоял посреди ковра и покачивался, опираясь на трость и не сводя глаз с Полти. Командор протянул руку. Наверное, Полти следовало поцеловать ее.
Полти шагнул к командору и вдруг увидел вспышку… На пальце у старика был точно такой же перстень, как у него!
Старик качнулся вперед и упал в объятия Полти.
— Мой сын! — выдохнул командор. — Мой сын!
ГЛАВА 50
В ЗЕРКАЛО СМОТРИТ УМБЕККА
— Туже!
— Туже не получается, мэм!
— Как это не получается? Должно получиться! — Умбекка вдохнула так глубоко, как только могла. — Вот. Еще на три пальца убери, а не то я скажу, что ты и не пыталась вовсе ничего сделать. Затягивай, ну!
Нирри потянула пояс на себя. Была бы она посильнее! И как же ей нестерпимо хотелось заехать хозяйке ногой по широченному боку. Старая жирная корова! Мышцы несчастной служанки натянулись струнами, шнурки больно резали ладони. Нирри рывком потянула пояс на себя и туго завязала узлом.
Усилие это стоило ей того, что потом она, тяжело дыша, упала на спину. Спина и руки у нее ныли, пальцы она стерла докрасна. Четырежды хозяйка примеряла свое новое платье и трижды снимала и требовала переделать.
— Ты на три пальца убрала, девчонка?
— На четыре! — в отчаянии соврала Нирри, с трудом поднимаясь с пола.
— На четыре?
Умбекка довольно покраснела. Маленькими танцевальными шажками подплыла к зеркалу. Страдания стоили того! Ничего более сложного ей в жизни не приходилось совершить! За последнюю луну Умбекка посвятила себя двум вещам — своему платью и своей полноте.
Умбекка сидела на диете. Обезумев от голода, толстуха расхаживала туда-сюда по комнате племянницы, время от времени присаживаясь на диван в позе несчастной, всеми покинутой женщины. То она подходила к окну и смотрела вдаль, словно влюбленная дама из старого романа, то вдруг обращалась в хищную птицу и, раскинув руки, склонялась над спящей племянницей так, словно готова была разорвать её на куски или исцарапать.
Время от времени Умбекка решительно заявляла о своем желании отдохнуть, поспать, прогуляться, проехаться, и всякий раз она требовала, чтобы служанка исполняла её требования немедленно, но проходило мгновение — и госпожа требовала чего-нибудь другого.
Наступало время еды, и обоняние Умбекки обострялось, и она была способна уловить самые слабые запахи, исходившие из кухни. Свиная поджарка! Чудесные постные отбивные! Цыплята в меду, немного пережаренные, поданные со свежим зеленым горошком и растительным маслом! Время, когда обедали офицеры, превращалось для Умбекки в изощренную пытку. Она просто-таки чувствовала, будто её рот полон пряной, изысканно вкусной подливки.
Даже во сне она не ведала облегчения. По вечерам, когда Умбекка опускалась на колени перед изображением леди Имагенты у себя в комнате, она вдруг ощущала на губах вкус лимонного пирожного, посыпанного коричневым жженым сахаром. Или сливового кекса со слоем крема толщиной в палец. Или булочек, которые она в уме поглощала одну за другой — горячих булочек с маслом и джемом!
