– Но, я думаю, нам все равно придется с вами
встретиться, – сказал голос.
– О! – вдруг оживилась я, как самая последняя
дурочка. С тех пор в тренажерном зале я отключаю телефон. – Так, может
быть, вы – маньяк?
– Маньяк? – Голос в трубке неожиданно
повеселел. – Точно: маньяк.
– Знаете что, господин маньяк? Всего вам доброго.
– А я вам этого не пожелаю…
Я бросила трубку. «Идиот какой-то», – уговаривала я себя.
Но на душе было тоскливо и тревожно. Как в детстве, когда маму вызывали в
школу. Когда ты не догадываешься, что будет, но одно знаешь наверняка: точно
ничего хорошего.
– One! Two! Three! – скандирует моя эпиля-торша,
громко, бодро, с улыбкой старшей пионервожатой. Она работала эпиляторшей в
Варшаве, потом – в Лос-Анджелесе, теперь – у нас.
Она так кричит, что кричать самой уже нет смысла.
– One! Two! Three! – Рывок. Улыбка. – Fashion
is a lifestyle! One! Two! Three!
Интересно, если с утра по сто раз слушать: «Fashion is a
lifestyle!» – это как-то отразится на поведении в течение дня?
После эпиляции нельзя принимать ванну. Зачем же я ее налила?
Да еще высыпала туда полкоробки соли из Лондона, из «Halkin Hotel»?
– One! Two! Three! – Последний рывок, и я снова
могу надеть мини-юбку.
Очень удобно: моя эпиляторша делает еще и маникюр. Я
опустила пальцы в ванночку с теплой водой.
Зазвонил телефон. Номер моей подруги Кати Беру трубку
мокрыми руками.
– Дома? – Мне ее голос показался каким-то
неестественным. Я пристроила трубку на плече, отправляя пальцы обратно в тепло.
– Дома. Привет. У меня маникюр. Ты куда вчера пропала?
Всхлипывания, стоны, частые гудки.
Маникюрша вытирает мне правую руку, и я набираю номер Кати.
Левая – в ванночке.
Я одновременно и слышу и вижу свою взлохмаченную, зареванную
подругу. Слышу «алле» в трубке, вижу – в дверях моей ванной.
– Катя! Бедная моя! Что случилось?
Подушка под мышкой, слезы, запах перегара.
Катя еще не ложилась со вчерашнего вечера.
– Я не хочу жить, понимаешь? Я не могу жить! Ты знаешь,
что это такое, когда не хочешь жить?
С Катей это уже неделю. Неделю она ложится в десять утра;
встает в три; рыдает в телефонную трубку; заезжает за кем-нибудь из подруг;
ужин в ресторане – шампанское, смех, хорошее настроение, иногда – угрозы в
адрес того, с кем рассталась неделю назад. Потом – зажигательные танцы в клубе
или неистовые песни в караоке. Потом – истерика. Слезы. Вырывание волос.
От нее ушел муж.
– Каким цветом красить?
Я выбирала между красным и бежевым.
– Я умру! Я больше не могу так! Я не выдержу!
– Беж, please.
Она сжимала подушку, и ее слезы капали на ткань и
становились невидимыми, словно растворяясь в ней. Казалось, что подушка уже вся
пропитана и Катиными слезами, и Катиным горем; хотелось жалеть и Катю, и
подушку, и маникюршу, которая очень трогательно, по-американски делала вид, что
все – okay.
– Ты же моя подруга! Помоги мне! Я не могу, не могу,
понимаешь?
– Я понимаю, Кать…
– Я отравлюсь! Дай мне таблетки! Я нажрусь таблеток и
сдохну! И мне будет хорошо!
Я дула на свои накрашенные ногти, чтобы они быстрее высохли.
– Хорошо. Я сделаю все, как ты хочешь. Но с одним
условием.
Катя смотрела на меня, часто хлопая ресницами. Подушка
лежала на полу рядом с ней.
– Ты сейчас – в муку. И можешь говорить, все что угодно…
– Это не важно, я…
– Важно. Давай так: ты принимаешь ванну, кстати, она
уже готова, трезвеешь, и, если после этого твое решение не поменяется, я дам
тебе все таблетки, которые есть в моем доме. Договорились?
Катя тяжело поднялась с пола. Расстегнула рубашку.
Я протянула эпиляторше деньги.
– Thank you. – Голливудская улыбка.
– Okay. I'll call you. – Я проводила ее до двери.
Катя неуклюже поменялась местами с водой. Теперь Катя была в
ванне, а вода – на полу.
Я всегда немного завидовала Катиным волосам. Они были
жесткие и крепкие. Если про людей говорят, что некоторые из них твердо стоят на
ногах, то Катины волосы твердо сидели на голове.
Я намотала их на руку и потянула.
Катя замычала и взмахнула руками.
Я с силой пригнула ее голову, погрузив лицом в воду. Катя
упиралась, брыкалась, я не отпускала. Я уже промокла насквозь. Она билась
ногами о чугунные края ванны.
Я разжала руку.
– Ну, что? Сдохнуть хочешь? Хочешь?! Хочешь?!
Она хваталась за меня, а я снова окунала ее головой в воду.
– Хочешь? Хочешь? Сейчас сдохнешь!
Она кричала, билась. Я тоже кричала и не отпускала ее.
– Хочешь?
– Нет! Прошу тебя!
Потом я кутала ее в розовый плед. Она пила чай и тихонько
всхлипывала. Она заснула у меня в гостевой. Как раз пришла Ира, моя
домработница.
– Кате какое постелить? В желтый цветочек или то, с
месяцем?
– Постели в цветочек.
Я так и сидела в гостиной, со своей чашкой чая.
Рассматривала свежий маникюр. Лак вроде не смазался.
Ира уселась напротив меня.
– Ну, что тут у вас происходит?
Ира приходила ко мне каждый день. Убиралась, готовила,
стирала вещи. Лучше бы она этого всего не делала.
За Ирой ухаживал следователь. Николай. Еще у нее были
какие-то Юра и Сергей.
– Ничего не происходит. Все нормально.
– Нормально? – возмутилась Ира. – Да разве же
это нормально?
– A y тебя что? – я предпочла сменить тему.
– Я своего отшила!
Я даже не пыталась продемонстрировать заинтересованность.
Продолжение последует в любом случае.
– Ушел вчера в баню. Представляете?
Я смотрела на нее молча, не кивая и не поддакивая. Вчера она
постирала черные брюки, которые можно было только чистить.
– Пришел часа через четыре, с тортиком! Представляете?
Надо вытащить из корзины с грязным бельем белую кофту на
пуговицах. А то она ее тоже постирает.
– С половиной, то есть, тортика А?! Это какой же
нормальный мужик, да еще следователь, будет в бане тортики есть? Представляете?
