Что происходит с забытыми сновидениями? Думаю, они не исчезают бесследно. Наверное, они хранятся в потайной комнате, вход в которую мы отыскиваем лишь изредка. У меня сложилось такое ощущение, что моя жизнь во сне постепенно складывается в музыкальную пьесу, в сложную, полную причудливых хитросплетений картину, которая в один прекрасный день должна обрести смысл и совершенство. Теперь зачастую, вспоминая какой-либо сон, я вспоминаю и о том, как много раз он мне снился прежде — снился, а потом я его забывал. Я брожу и брожу по лабиринту лестниц в поисках комнаты, которую мне больше никогда не отыскать. Я спрыгиваю с балкона своей комнаты и парю высоко над миром, простирающимся внизу. Потом приходят воспоминания о многих ночах, годах ночей, в течение которых я совершал что-то такое, чего на самом деле никогда не совершал, бывал в таких местах, где на самом деле никогда не бывал. Сны как бы подсказывают мне, что я страдаю амнезией, что мир яви загораживает истину покровами иллюзий. Они кажутся настолько реальными, эти покровы, что мы принимаем их за настоящие. Но они-то и есть иллюзия! Думаю, мы все страдаем амнезией и всю жизнь жаждем того, чтобы к нам вернулась память. Мы все мертвы и ждем оживления. Сны зовут нас из мрака. Они как бы говорят нам о том, что в один прекрасный день мы найдем путь к той истине, которая нами забыта. Сны — наши призраки, и они охотятся за нами.
В ночь после того, как мир Альморана вновь поглотил его, Джему снились такие яркие, живые сны, каких он прежде никогда не видел. Очнувшись в полной темноте, он обнаружил, что весь в поту и что простыни под ним скомканы. Джем отбросил полог, которым была занавешена кровать. На столике рядом с кроватью стоял кувшин с нектаром хава, накрытый салфеткой. Джем жадно и благодарно выпил успокоительного питья, поднялся с кровати, походил по комнате, отбросил со лба налипшие пряди волос. Воздух, душный и жаркий, давил на его тело подобно вязкой жидкости. Джем, борясь с сонливостью, вышел на террасу и увидел пышный сад, озаренный прекрасной золотой луной. Пруд сверкал. Его воды, похоже, были, как прежде, глубоки.
И тут Джем увидел посередине пруда неподвижную фигурку на листе кувшинки. То была, судя по всему, женщина. Принцесса? Но нет, то была Ката, обнаженная, как и Джем, и... нет, она не была неподвижна, она плыла к нему, подобно возвращающимся воспоминаниям. Джем не отрывал глаз от нее, вспоминая о своих снах, об эротических видениях, уводивших его в долгие, изнурительные странствия по лабиринтам лестниц, коридоров, темных пещер. Когда же закончатся его поиски? У него вдруг возникло такое ощущение, что ему уже снились эти поиски — задолго до того, как они начались. Пожалуй, вся его последующая жизнь приснилась ему еще в раннем детстве.
Джем смотрел на Кату так, будто она была богиней, и думал о том, что на самом деле все его испытания, все поиски были предназначены для того, чтобы он нашел ее, только ее. По мере приближения кожа Каты меняла цвет. Вначале она светилась лиловым сиянием, потом — зеленым, потом... нет, цвет меняла луна. Джем поднял голову и увидел в небе сразу пять лун — пять лун разных цветов: лиловую, зеленую, алую, синюю и золотую. И ему показалось, что все так и есть, что настал момент истины, что его испытания и поиски завершились.
Лист кувшинки подплыл к берегу пруда. Ката, улыбаясь, бросилась в объятия Джема.
— Полти... Полти...
Боб снова бредил. Много раз он вспоминал о Полти, каким тот был в славные, добрые, беззаботные денечки. Теперь же Полти вспоминался Бобу таким, каким он его видел в последний раз: синекожим, с пылающими волосами, с глазами, сверкающими неземным светом. Боязливо пробираясь по пещерам собственного сознания, Боб видел, как Полти-чудовище бросается на него, обуреваемый всем потаенным злом мира. Но вместо страха Боб ощущал сострадание. Слезы заволакивали его глаза. Бедный, бедный Полти! Что же с ним будет? Но что же будет с ним самим, с Бобом? У него проснулась дикая мысль о том, как он вырвется из плена, разыщет Полти и бесстрашно изгонит демона, взявшего власть над его дорогим другом.
Боб открыл глаза. Был день... или ночь? Судя по тому, что сверху проникал свет и слышался шум, Боб решил, что сейчас скорее всего ночь. В тесной низкой каморке не было окон. Тусклый свет брезжил за зарешеченным окошечком, вырезанным в самом низу двери, к которой вело несколько осклизлых каменных ступеней. Днем слизь на ступенях выглядела серой. Ночью она поблескивала золотом, отражая свет ламп наверху. Сколько же времени прошло? Сколько дней? Порой решетка приоткрывалась, и чья-то рука — быть может, сводника, а быть может, матери-Маданы — просовывала в каморку кувшин с остатками браги или ломоть заплесневелого хлеба — жалкое пропитание для живых фетишей, которые должны были отвести беду от притона под названием «Полумесяц». Будь они прокляты, эти люди, вместе со своими дурацкими суевериями! Уже не раз Боб пробовал взбираться по скользким ступеням к двери, прижимался лицом к решетке, кричал, умолял. Он скоро понял, что все бесполезно. Забулдыги только смеялись над ним, ругались и твердили, что узники «холодной» должны делать свое дело. Иногда они колотили по двери ногами до тех пор, пока им это не надоедало или пока не являлись шлюхи.
Скорчившись в грязи, Боб смотрел на то, как пляшет на полу темницы свет ламп в такт с очередной скабрезной песней. В дальней стене была еще одна дверь, запертая на засов. Видимо, в притоне была еще одна кладовая. Бобу часто казалось, будто из-за этой двери доносятся голоса — похоже, там то переругивались, то хохотали мальчишки. Но дверь была толстая, и, видимо, слышавшиеся за ней голоса были всего-навсего отголосками шума наверху.
Боб вздохнул. С потолка свисали клочья паутины. Около самых его ног шебуршали крысы. Приоткрылась решетка, и по лестнице скатились мятые, подгнившие картофелины, капустные листья и обрезки моркови. Боб с жадностью набросился на это угощение и съел бы все без остатка, но вдруг ему стало стыдно. Он протянул руку и попытался разбудить своего товарища по несчастью. Бергроув только застонал. Правда, он так толком и не приходил в себя с тех пор, как они с Бобом угодили в «холодную». Не стоило дивиться тому, что поначалу Боб решил, что его спутник мертв. Он сжал запястье Бергроува, потом потрогал лицо.
Боб вытаращил глаза. Бергроув весь горел в лихорадке!
Боб поспешно отполз к стене, скорчился и горько разрыдался.
— Ката?
Очнувшись снова, Джем понял, что пролетело много времени. Сколько же он проспал? Он был один, он был одет, а простыни под ним были туго натянуты — так, словно за всю ночь он не пошевелился.
— Ката?
Нет. Конечно, нет.
Джем тяжело поднялся. Ему жутко хотелось есть и пить. Он снова выпил нектара хава и, пошатываясь, вышел на террасу. Отбросил волосы со лба. Над садом небо переливалось из лилового в алый. Сад поник под серпиком единственной тусклой луны — казалось, он устал после душного, жаркого дня.
И вдруг послышался заливистый лай.
Джем повернулся в ту сторону, откуда донесся этот звук.
— Радуга? — испуганно проговорил он. — Но ты же... умер!
