Симонид рухнул на ступени.
Полти и сводник быстро взбежали вверх по лестнице.
* * *
— Я задыхаюсь, говорят тебе! Неужто нельзя передохнуть?
— Она хочет подняться выше. Пошли!
Толстяк выпучил глаза.
— Тебе легко говорить, мальчик мой. Я немножко постарше тебя, не забывай.
— Не говоря уже о том, что ты толще.
— Толще? Ты забыл, как я голодал в пустыне?
— Ну, значит, раньше ты был еще толще!
— Да нет же!
Мальчишка и его возмущенный лиловощекий спутник могли бы показаться обычными паломниками. Но если так, то это были очень странные паломники. Они отбились от притихшей толпы как раз перед тем, как должен был начаться следующий этап обряда. Впереди них по лестнице быстро, поспешно поднималась взволнованная девушка, чье лицо было закрыто чадрой, а за ней следом бежала лохматая собака. Время от времени пес оборачивался и торопил спутников возбужденным лаем.
— Честное слово... — задыхаясь, пробормотал на ходу толстяк. — Как жалко, что у меня нет этой треклятой лампы.
— Тогда ты владел бы волшебством?
— Тогда ты мог бы понести меня.
— Я бы тогда потер лампу, — рассмеялся мальчишка. — И тогда ты бы помог нам избавиться ото всех наших бед.
Они добрались до первого балкона, потом — до второго. Теперь лестница стала узкой, а толпа, казалось, осталась далеко позади.
— И зачем только, — в отчаянии вымолвил Джафир, — ей понадобилось забираться так высоко?
— Ей не пристало торчать внизу. Она — царственной крови, не забывай.
— Я тоже, в некотором смысле.
— Ты бы лучше об этом забыл.
— О-о-ох!
Они выбрались на плоскую потрескавшуюся крышу.
— Принцесса, осторожнее! — Малявка протянул руку и отвел Дона Белу от края. Не хотела же она упасть, в самом деле? Но почему она решила забраться сюда? Быть может, ей нестерпимо было ожидание в толпе паломников теперь, когда события этой ночи близились к развязке? Но неужели ничего нельзя было сделать и оставалось только наблюдать за происходящим?
Принцесса уселась. Малявка плюхнулся на крышу рядом с ней. В свете занимавшейся зари было видно, как внизу, около рубиновой лестницы, кто-то движется, но все еще царило безмолвие. Теперь даже странно было вспоминать о том, какой шум тут стоял вчера, как толпа сметала на своем пути все препоны, как ее пытались сдерживать стражники, как волнение и экстаз распространялись, подобно дыму от пылающих факелов!
Теперь же это все вдруг стало казаться таким далеким. Таким нереальным.
Малявка внезапно подумал о том, как далеко, как высоко они сейчас от земли. Он надеялся, что земля больше не будет дрожать. Паломники в толпе со страхом говорили о беспокойстве огненного бога. О его гневе. О нетерпении. Или радости. Или печали.
Быть может, очень скоро огненное божество и вправду сильно забеспокоится.
Малявка решил попытаться заговорить с принцессой.
— Принцесса? Это ведь еще не конец? Правда, не конец?
Озаренная луной, немая девушка повернула к нему голову. Слезы стояли в ее подернутых поволокой прекрасных глазах. Казалось, она говорит: «Все кончено. Мы прошли такой долгий путь, но что мы могли поделать? Ничего. Моя мерцающая половинка вступила в брак, и теперь — будь что будет. Скоро, как только откроется вход в брачные покои, откроется и правда. И какая же судьба после этого ожидает унангское царство?»
Малявка вздохнул. Он так долго старался сохранять присутствие духа, а теперь отчаяние охватило его. Прошлой ночью, добравшись до Священного Города, они подошли к дворцовым воротам. И что толку? В городе, запруженном обезумевшими паломниками, они были всего-навсего тремя точно такими же, как все остальные. Наградой им стал грубый хохот стражников, и те безжалостно прогнали их на улицу.
Малявка снова вздохнул и ласково погладил дворнягу, которая лежала между ним и принцессой. Пес, высунув розовый язык, тяжело дышал и, виляя лохматым хвостом, бил им по растрескавшейся черепице. Бедняга Радуга! Какой он был худой! Шкура да кости! Шерсть клокастая, тусклая — а они все еще продолжали называть его, как прежде, Радугой.
Эх, если бы снова можно было вернуться в мир мечты!
Джафир встал рядом с ними.
— Я так думал, — сказал толстячок-джинн, — что принцесса желала встретиться с собой. В смысле — со второй своей половиной.
— В такой давке? — покачал головой Малявка. — Безнадежно.
— Честное слово, мальчик, — сказал бывший джинн, — ты меня изумляешь. Нет ничего безнадежного. Порой надо... смотреть на веши шире, с высоты!
Малявка указал вниз.
— Куда уж выше!
— Вот именно. Но ведь не для того же мы столько времени тащились по пустыне, чтобы сдаться, столкнувшись с первой же трудностью, а?
— Если бы — с первой! И между прочим, насчет сдаваться — это ты, по-моему, большой мастак.
— Хмф! — фыркнул Джафир. — Ну да, я был очень сильно разочарован из-за того, что мы покинули тот мир мечты. Но это же вполне естественно, разве не так? Нет, честное слово, а кто бы не разочаровался на моем месте? Кто бы не огорчился, спрашивается? Ты думаешь, что ты в раю, и что же, ты сильно обрадуешься, когда вдруг окажешься посреди пустыни, а?
— Ну... нет, наверное.
— То-то же! А сколько мы мук пережили, пока тащились по пескам под палящим солнцем!
— Мы бы ни за что не выбрались из пустыни, если бы не Прыщавый.
Они немного помолчали, вспоминая своего покойного спутника.
— Нужно же что-то делать, а? — не унимался Джафир. Он неожиданно добавил высокопарно: — Это наш долг, между прочим, перед ним, перед тем парнем, что когда-то служил корабельным буфетчиком. Наш долг перед памятью о нем.
— Ох, сколько у нас было всякого волшебства, — горько вздохнул Малявка. — Вот бы теперь хоть капельку!
Мальчуган был готов снова издать горестный вздох, но принцесса вдруг взяла его за руку — так, словно у нее возник какой-то замысел. Она поднялась на ноги, протянула руки вперед и, к изумлению своих спутников, вдруг запела. Ее голос чистотой был подобен серебряному колокольчику, он легко, невесомо парил над многотысячными толпами паломников.
Я знаю о пяти исчезновеньях,
Они ко мне являются в виденьях
И надо мною властвуют отныне.
Над первым властно алчущее пламя,
Второе происходит под волнами,
А третье — в знойный полдень средь пустыни.
Четвертое мне видится в тумане,
Как через закопченное стекло.
О пятом я не знаю ничего,
Но для меня важнее всех оно.
