Девушки без чувств повалились на груду тряпья.
Ката порывисто вскочила и бросилась к двери, но сразу выходить не стала — прислушалась. Из соседней комнаты доносились звуки спокойного сонного дыхания — там мирно спали другие Сефиты и Сатимы. Затем Ката расслышала два голоса. Эти люди переговаривались куда более осмысленно, нежели девицы, которых Ката справедливо считала умственно отсталыми. Один из этих голосов Ката узнала сразу — он принадлежал матери-Мадане. Другой, мужской, тоже показался ей знакомым. Затем послышался грубый хохот. Потом — бульканье воды в кальяне.
Ката осторожно переступила порог и бесшумно прикрыла за собой дверь. Крадучись пошла она вдоль стены. Вскоре от матери-Маданы и ее собеседника девушку отделял только поворот. Противная старуха принимала гостя в той самой комнате, где прошлым вечером трапезничала со своими подопечными. Кату со всех сторон окружали спящие девушки.
Ката выглянула из-за угла.
— Матушка, — сказал мужчина. — Просто сам себе не верю!
— Но, Эли, ты же говорил, что Пламенноволосый согласен на что угодно. Что он готов взять даже оборванку с улицы.
— Да, но он разборчив.
— Оборванку с улицы он взять готов, а при этом разборчив?
— Ночью он желал только мою сестрицу.
— Ох уж эти сестрицы! Тьфу, да и только! Я тебе про моих сестриц рассказывала, Эли?
— Я и не знал, что у тебя есть сестры.
— У меня их две. Одна — рабыня. Она в Каль-Тероне, присматривает за султанскими детишками, поверишь ли? Милая моя Ламми! Ее я всегда любила.
«Буль-буль», — заклокотал кальян.
— А другую, что же, не жалуешь?
— Сука она последняя, вот она кто! Держит караван-сарай на побережье Дорва. Ну, то есть еще несколько дней назад держала. Послушать ее — так это она во дворце живет, и притом не как рабыня!
— На Побережье, говоришь?
— Ну да. Поверишь ли, она ведь явилась сюда и умоляла, чтобы я ее приняла — теперь, когда ее несчастную хибару Всадники сровняли с землей! Тьфу! Как будто я не знаю, что это она — она, сука, она сама! — отвела Ламми к работорговцам! Я ей прямо в глаза смотрела и все ей сказала, что я про нее думаю! На что мне сдалась содержательница грязного притона для пьяниц — вот так я ей сказала. Так и сказала, не сомневайся! Ну, как она меня обозвала, этого я тебе говорить не стану... А я ей говорю: если тебе, дескать, нужна крыша над головой, так ступай в гавань, Эли там каморки сдает для оборванцев. Правильно я говорю, Эли, а? Так ей и надо, пусть поживет в нахлебницах у метиса... ты только не обижайся, Эли, не обижайся на меня.
— Хозяйка, говоришь, грязного притона для пьяниц, вот как? — глубокомысленно протянул Эли.
Последовала пауза. Он словно бы размышлял о чем-то, что-то прикидывал.
— Эли! — взорвалась мать-Мадана. — Не хочешь же ты ее приспособить к какой-нибудь работенке? Эли, я тебе запрещаю!
— Матушка, — с напускной невинностью проворковал Эли, — разве я посмел бы тебя огорчить? Нет, пусть уж она идет к Каске Далле — вот и посмотрим, что он ей предложит. Хи-хи-хи!
«Буль-буль», — заклокотал кальян.
— Вот-вот, пусть идет к Каске Далле, — довольно проговорила мать-Мадана чуть погодя. — Будь у меня хоть один корзон — я бы ей швырнула монету, чтобы еще сильнее унизить эту тварь... Но наши дела плохи, Эли. Твоя сестра пропала, а теперь еще эти девчонки ба-ба — куда их девать, спрашивается? Знаешь, казначей недоволен.
— Недоволен?
— Ну... Мне тут кое-что посоветовали. Говорят, лучше с Каска дело иметь.
— Матушка! Неужто ты...
— Эли, Эли, ну разве я могу тебя предать? Что такое Каска для мужчин из дворца? Дела бывают совсем плохи, а потом снова идут хорошо, так ведь? Пройдет еще одна луна, и мы укрепимся... Но вот как быть с этими девчонками ба-ба... Пожалуй, надо будет попробовать продать их на невольничьем рынке, как думаешь, а? Эти ба-ба — от них одни неприятности.
— Это ты мне говоришь?
«Буль-буль», — замурлыкал кальян.
— Ну а насчет Беляночки как?
— Что — насчет Беляночки, Эли?
— На ней ведь можно было бы заработать пару-тройку зирхамов, а?
— Я тебе уже сказала: ее еще надо обломать, обучить кое-чему.
— От нее бед не оберешься! На кой ляд ее обучать, когда можно просто взять и продать?
— Эли, она еще принесет нам немалые барыши!
«Буль-буль».
— Эли?
— Матушка?
— Твоя сестрица. Неужто она и вправду так уж сильно смахивает на Мерцающую Принцессу?
— Похожа? Да она просто ее отражение!
— Ох, Эли, если бы только мы могли вернуть ее!
— Пф-ф-ф! Так и вижу, как у Каска Даллы пена изо рта клочьями валится... А Пламенноволосый бы деньжат отвалил...
— Пламенноволосый? Это что! Сам император Залаги не поскупился бы!
Наверное, они бы и дальше продолжали беседовать в том же духе, но тут послушался оглушительный треск.
И крики.
Ката тоже вскрикнула. Страшная, резкая боль пронзила ее виски. Эта боль была ей знакома. Шатаясь, девушка вышла из-за угла, зная, что предстанет перед ее взором. Горящая птица — точно такая же, как та, которую Ката видела с корабля, ворвалась в покои, влетев сквозь закрытые ставни.
Воздух наполнился пламенем.
Сначала донесся голос:
— Ты пришла. Я знала, что ты придешь.
Голос был спокойный, низкого тембра, но женский — в этом не было сомнений. Что означали произносимые этим голосом слова, Амеда не совсем понимала: разве ее здесь могли ждать? Девочка медленно повернулась на месте и обозрела комнату, где обрела свое спасение. Окна были закрыты высокими резными ставнями, и потому пол и стены покрывал замысловатый солнечный рисунок. Кое-где были расставлены ширмы с изысканно разрисованными створками. А еще — множество зеркал в золоченых рамах, покрытых складками легкой полупрозрачной ткани. Пахло крепкими, сладкими духами, но Амеде казалось, что кроме нее в комнате никого нет.
— Госпожа? — на всякий случай осторожно проговорила она.
— Девочка-мальчик, — снова послышался гортанный голос.
Амеда ахнула. Да, конечно, она не обрадовалась тому, что невидимая незнакомка разгадала ее тайну, но гораздо сильнее девочку встревожило то, что в загадочном голосе ей послышалось что-то знакомое. Но как же это? Раньше, в день смерти отца, у Амеды уже было такое чувство, будто судьба, словно некое стройное и гибкое существо, ласково потянулась к ней, взяла за руку. И вот теперь, после столь странного спасения, она чувствовала, что судьба снова где-то рядом. Амеда прошептала:
— Госпожа, я не вижу тебя.
