Мы же с братьями были слишком малы, чтобы уж слишком отчаиваться. На самом-то деле наша судьба и тогда казалась нам беспросветной, и казалось, никому из нас не придется достичь желанной мечты.
Мой брат Симонид рос серьезным и набожным мальчиком и мечтал лишь о том, чтобы попасть в Каль-Терон и поступить в Школу Имамов. Эвитамом владело страстное желание оказаться при дворе калифа и дослужиться там до высокого поста. А мои мечты были и скромнее, и амбициознее одновременно. Я не желал зависеть от каких бы то ни было школ или калифов и жаждал того, чтобы занять свое собственное положение в мире: я мечтал стать богатейшим из купцов и нажить такое состояние, чтобы затем, отойдя от дел, смог бы жить в роскоши и не просить о снисхождении никого из людей.
Конечно, наши мечты приносили нам немало страданий, но на самом деле у нас была тайна, и эта тайна нас очень утешала. По ночам, укладываясь в кровать и накрывшись одним одеялом, мы принимались воображать, будто находимся в другом, лучшем месте, представляли себе прекрасный дом, окруженный пышными садами, где мы могли бы предаваться невинным забавам. Наше воображение рисовала такие живые картины, что порой нам казалось, что мы и вправду перенеслись в этот рай, покинув жалкую лачугу отца. Эти ночные мечтания нравились мне намного больше, чем дневные, и я бы купался в них бесконечно, если бы не одно любопытное явление.
Дело было вот в чем. Когда я был маленьким, я не мог мечтать в одиночку, и великолепный дом казался мне реальным только тогда, когда к моим мечтаниям присоединялись братья. Втроем нам удавалось создать более уверенную, прочную иллюзию. Как же опечалился я, когда мои братья подросли и объявили мне, что более не желают играть в эту глупую игру. Симонид не желал думать ни о чем, кроме молитв, а Эвитам — ни о чем, кроме двора калифа. Когда я умолял их помечтать со мной, они обзывали меня глупцом и спрашивали: уж не собрался ли я промечтать всю жизнь напролет? А мне глупцами казались мои братья — из-за того, что отворачивались от благодати, которую могли обрести и достичь которой можно было без особого труда.
Вот таковы были мои братья. Теперь следует поведать о моем отце, которого звали Пандар. Все дети воспринимают своих родителей такими, какие те есть, и не замечают в них того особенного, что очевидно для посторонних людей. Необычность моего отца заключалась в том, что он имел привычку носить маску, скроенную из обрезков кожи. Эта маска целиком закрывала его лицо. В раннем детстве мы никогда не видели отца без маски. Когда как-то раз мы спросили мать, почему отец прячет лицо, она ответила, что в молодости отец был изуродован и не желает, чтобы кто-то видел его шрамы. И мне, и моим братьям такого объяснения было вполне достаточно. Только тогда, когда Симониду исполнилось двенадцать, Эвитаму — одиннадцать, а мне — десять солнцеворотов, мы узнали, что же на самом деле прячет отец под загадочной кожаной маской.
2
Случилось так, что на долю Куатанийского халифата одно за другим выпали три великих испытания.
Первым из них была эпидемия — вспышка смертельной лихорадки джубба, да такая страшная, что все думали: скоро в городе никто не уцелеет. Мужчины и женщины тысячами бежали из города, многие в отчаянии отправлялись в паломничество к Священному Городу, надеясь, что этим спасут свою жизнь. Придворные уговаривали калифа покинуть Куатани и также предпринять паломничество — надеюсь, ты понимаешь, что я говорю не о нынешнем калифе, Омане Эльмани, а о калифе Абдуле Самаде, его дяде и дяде нынешнего султана.
Абдул Самад тогда был молод, а в молодости он был крайне подвержен всевозможной мистике — пророчествам, знакам, знамениям — и страшился того, что эпидемия лихорадки джубба не что иное, как проявление немилости огненного бога. Помимо всего прочего, он и сам заболел, а лихорадка джубба лишает людей рассудка. Короче говоря, Абдул Самад решил, что для того, чтобы ублажить Терона, ему и вправду следует покинуть пределы халифата. Его и уговаривать долго не пришлось, и он повелел своим приближенным собрать его в дорогу.
Покидая город, караван Абдула Самада проходил возле лачуги моего отца. Наше небольшое семейство и не помышляло о бегстве из города, потому что мы не могли даже запастись достаточным количеством провизии на дорогу. Если бы нас не доконала лихорадка, то прикончил бы голод.
Когда караван калифа проезжал мимо, мы с братьями вместе с другими бедняками выбежали к дороге, чтобы приветствовать своего господина и повелителя. Мало кто из нас тогда думал о том, что он вознаградил нас за верность ему лишь тем, что покинул в годину несчастья. Мы ничего не понимали, и представь себе, какой страх мы испытали, когда наш отец вдруг выбежал на дорогу, встал перед носилками, на которых несли калифа, и стал умолять того не уезжать, не покидать Куатани! Мы с братьями перепугались, мать застонала и принялась причитать. Стражники тут же убили бы отца, но Абдул Самад посмотрел на него сверху вниз и царственным голосом повелел отцу сказать, зачем он остановил его.
— Калиф, — проговорил наш отец, — я бы скорее умер, нежели нанес тебе оскорбление, ибо в твоем городе, называемом Жемчужиной Побережья, я познал счастье, которого у меня прежде никогда не было за всю мою долгую, жалкую жизнь. Молю тебя, поверь, что лишь моя преданность тебе заставляет меня уговаривать тебя остаться. Хворь не погубит тебя — о том мечтают все твои подданные. Знай, что те, кто отправился в паломничество, уже заражены лихорадкой. Если ты пойдешь с ними — ты непременно погибнешь, а твои владения будут обречены на страдания, которых никогда не сумеют преодолеть. Вернись в свой Дворец с Благоуханными Ступенями и поверь мне: лихорадка вскоре отступит и не погубит тебя.
Толпа разразилась гневными воплями, и стражники вновь были готовы убить моего отца, но Абдул Самад крепко призадумался и велел поворотить караван обратно. Нужно ли говорить, каково было изумление толпы. Многие из простолюдинов напали бы на моего отца, но Абдул Самад под страхом смерти запретил кому-либо даже пальцем прикасаться к человеку в кожаной маске.
Шли дни. Пришло известие о том, что по дороге на Каль-Терон на паломников напала лихорадка. Миновал еще один день, и еще один, и вскоре страшная хворь ушла из Куатани, а калиф поправился. Город был спасен! Велика была радость жителей, и в ту ночь в нашу лачугу явился приближенный калифа, дабы щедро вознаградить человека в маске. До того дня мы с братьями были страшно напуганы тем, что учинил наш отец, но тут наши страхи обратились в несказанную радость: казалось, все наши беды остались позади. И представь себе, какое потрясение мы испытали, когда наш отец отказался от награды калифа!
— Я не заслужил никакой награды, — так он сказал, — и не заслужил благодарности. Мое предсказание было случайным. Боги избрали меня своим орудием, и я рад тому, что судьба пощадила калифа. А теперь уходи, — сказал отец посланнику калифа, — и позволь мне жить прежней жизнью, в бедности и безвестности. Такова моя участь, и большего я не желаю.
Мы с братьями могли только опечалиться из-за того, как поступил наш отец. Мы пошли к матери и стали умолять ее, чтобы она упросила отца передумать. Но и мать была непреклонна и сказала нам только, что есть нечто, чего мы пока не понимаем, и что мы не вправе спорить с решением отца.
