А она, старшая дочь младшей дочери, никогда не была вписана на заплесневелые страницы бордовой книги, в детстве ей так хотелось, чтобы и её имя там значилось и чтобы её мама была не толстая Зинка, а красавица Марина.
На следующее утро из подъезда дома № 78 по Большой Дорогомиловской улице вышли две молодые женщины. Они шли бодро, бойко глядя на жирные лужи, позолоченные опавшими листьями. Красные кроны деревьев, жухлая трава придавали воздуху оранжевый оттенок. Девушки остановились возле ларька и купли по порции мороженого, не говоря друг другу ни слова, они с жадностью проглотили его, и их лица стали выражать крайнюю степень доброжелательства.
В ателье стояли те же столы, те же стенды с готовым платьем, те же манекены, только всё было не так, как вчера. Луч солнца твердил о вере, о чуде жизни, о доброте, и Марина знала, что наваждение и расстройство ушло, ушло навсегда. Она вся отдалась новому чувству, желанию работать, сдать заказ вовремя. Вспомнился Чехов! Она засмеялась от глупых мыслей, от своего знания, что работа поможет, поможет выйти из любого трудного положения, что работа — это спасение, якорь. И она стояла посреди цеха и никак не могла решиться, за что, собственно, взяться, руки дрожали, но не от нервозности, а от воодушевления.
И вот уже все работницы в сборе и смотрят на Марину, как та остервенело строчит, крича и подбадривая их, что, если они сдадут заказ к сроку, она всем выплатит премии, а особо отличившимся — особую премию. В её движениях было столько азарта, что сначала все завороженно наблюдали за её работой, а потом и сами бросились к закроечным ножам, швейным машинкам, парогенераторам. И вот уже полтора десятка работниц ловкими руками быстро перебирали ткань, не смотрели по сторонам, не считали минут, оставшихся до обеденного перерыва, они все в едином порыве пытались получить особую премию. Стояла тишина женских голосов и приятный гул стрекочущих машинок. Как здорово наблюдать за картиной единого, волевого порыва!
— Ах да Марина, ах да сукина дочь! — кричала она и скрежетала зубами…
Вдруг раздался звонок. Руки опустились, ей что-то послышалось в этом звуке. Марина на секунду застыла, а потом пришло почти физическое ощущение — конечно же, это Миша! Марина не спешила, она подошла к телефону и медленно произнесла: «Алло». Она вся сопротивлялась волнению, мышца около глаза нервно подёргивалась, коленки разболтались и ходили ходуном.
Но в трубке послышался басистый голос Зины — сердце взвизгнуло и рухнуло вниз.
— А, это ты.
— Конечно, я, твоя родная сестра. Особой радости по этому поводу я что-то не слышу?! Опять влюбилась?
— Тебе Наташу?
— Её. А что такая кислая? Бросили уже? — И Зина загоготала так, что в трубке от её смеха начало шипеть.
— Я не кислая, а работаю! Тебе это незнакомо!
— Ладно, ладно, жду в воскресенье на обед — будет свинина с вишней, салат с авокадо и рис с изюмом, а ещё гороховый суп. Вот и попируем! Маму я сам заберу, у тебя работы много. Не волнуйся ни о чём, только приходи и Наташку отпусти. А то она у меня даже по вечерам рисует, весь мой старый гардероб испоганила. Целую.
Марина протянула телефон племяннице, которая стояла неподалёку.
Девушка, быстро поговорив и получив список продуктов, которые она должна купить по дороге домой, разочарованно положила трубку. Но тут же забился повторный звонок. Наташа, зная неугомонный нрав матери, сразу ответила:
— Цугундер слушает. Котлет куплю, кефира тоже. Ещё чего?
В трубке раздался удивлённый мужской голос:
— Мне, пожалуйста, Марину.
— Ой, извините, одну минуту.
Наташа подбежала к двери туалета и начала барабанить.
— Позвонил. Позвонил!
— Миша? — на ходу застёгивая брюки, спросила Марина.
— Ну да!
Рубашка застряла в «молнии», поэтому она вела долгожданную беседу, нервно подёргивая кусок материи, торчащей из застёжки брюк, вследствии чего по стенам кривлялись скабрезны тени, строя уродливые рожи и совершая самые вульгарные телодвижения. Марина краснела, топала, но продолжала теребить край рубашки, отчего хохот поднимался всё сильнее и сильнее. К концу Марининого разговора девушки задыхались от смеха.
Вскоре, уставшая, она вышла из ателье и побрела по пустым улицам. В голову лезли обрывки мыслей, отголоски каких-то предчувствий — о собственном одиночестве, о неуместности компромисса, о жертве и агнце. К чему они? Михаил позвонил, бисер для отделки воротников куплен, горизонты определены, и только надо бороться на пути к счастливому будущему — сдать заказ вовремя! Днём это кажется таким важным, насущным, а ночью беспомощным, несерьёзным, убогим.
От переживаний разболелась голова, захотелось лечь на землю, раскинуть руки и пролежать так до самой смерти, но она продолжила идти… И вот к её ногам выползло притихшее шоссе, где, как обычно, в этот час лениво катятся машины. Она посмотрела им вслед, опять поднялось тошнотворное ощущение слежки. Марина оглянулась по сторонам — ведь что-то конкретное, облечённое в кровь и плоть не так страшно, с ним можно бороться, его можно стукнуть, разорвать на куски, тогда как неясное давит на горло удушливым кольцом подозрений.
Она вбежала на второй этаж своего дома, потом на третий, встала перед дверью и стала ждать, когда на её звонок кто-нибудь ответит, когда кто-нибудь погладит по щеке и возьмёт из рук папки. Марине сделалось мутно, слёзы схватили дыхание, она беспомощно сморгнула капли. Никого там нет последние пять лет, и никто не поставит чайник и не согреет на батарее тапки. Она попыталась открыть дверь, но ключ никак не входил в замок, а холодные щёки сгорали под льющимися слезами.
Наконец дверь поддалась, Марина вошла в прихожую, села на коврик и уткнулась лицом в руки. Она подумала о том, что к ней всегда пристраиваются какие-то проходимцы. Но Миша совсем не похож на обычно достающегося ей мужчину — его не за что жалеть, а всегда всё начиналось с жалости, с заботы, а потом приходилось любить, любить всем сердцем, до конца, до боли.
Где-то капнула вода, она направилась в ванную за тазом. По потолку кухни расползлось отвратительное жёлтое пятно, краска, словно оспяное лицо, вспучилась, и из-под неё, как гной, сочилась вода. В углу была лужа. Марина начала вытирать пол, а мысли её уносились в прошлое — в Волгоград, к Борису.
…В маленьком городе живут маленькие мужчины. У него была семья, дочь. Жена пила, истерила, дралась. Марина до этого никогда не имела отношений с женатыми мужчинами, но Борис был такой несчастный, неприкаянный. Когда она впервые подарила ему несессер, он даже не знал, что с ним делать. Зато потом очень вжился в хорошую жизнь, покупал дорогие костюмы, ездил на иностранной машине, стал избирателен в пище и уже сам советовал Марине, какую причёску делать и где и от каких марок покупать одежду и аксессуары. Марину это раздражало, она даже пробовала уйти, но как-то душой приросла, старалась не обращать внимания, терпеть. Борис мог вылить суп, если он недосолен, и, обидевшись, не есть дома целую неделю. В общем-то, она совсем не хотела, чтобы он возвращался, просто уязвлённое самолюбие не давало покоя. Марине даже пришлось уволить всех сотрудниц, чтобы не оставлять свидетелей собственного унижения. Держать фасон — очень важно в бизнесе моды. Тогда-то в её жизни и появилась племянница. Марина заботилась о Наташе, учила её шить, прививала хороший вкус, объясняла, как нужно вести себя с мужчинами. Наташа восхищённо глядела на неё и изо всех сил старалась следовать предписаниям…
