— Подвезти?
Они ехали в тишине. Около Марининого дома Иван осторожно открыл дверь, подал женщине руку, и вдруг она вспомнила — это та же рука, что она видела после встречи с коричневой старухой, только тогда здоровенный кулак чуть не смазал ей по носу, а из окна машины неслись зубастые слова. А теперь он молчит, и его голубые глаза смотрят доверчиво, как глаза китайской собачонки. Иван покраснел, она провела пальцами по его гладковыбритой, пахнущей ёлкой щеке и, неожиданно разозлившись, отдёрнула руку.
Придя домой, Марина аккуратными глотками выпила травяной чай, от сенного, словно басистого запаха ей захотелось спать, откуда-то доносились звуки «Лунной сонаты», только теперь они не раздражали, а убаюкивали. Но всё-таки, кто так настырно может любить именно это грустное произведение Бетховена?
Китайская собачонка лизнула её, Марина уснула, а вокруг летали синие бабочки, и в углу сидела коричневая старуха и что-то шептала, наверное, занималась самовнушением по какой-нибудь новомодной восточной системе.
Глава 13
Наступило следующее воскресенье, оно было такое же охристое, как и прошлое, в небе завис желток солнца, а по земле всё так же лилась листва, и воздух тёк медленно и праздно. Марина встала поздно, плотно позавтракала, всё тело ленилось и не хотело быстро передвигаться. Она решила наконец сходить в музей, маму должна забрать Зина или Наташа, жалко, что они поссорились с племянницей. Марина подошла к окну и отдёрнула занавеску.
Во дворе стояло такси, похожее на африканского бегемота, замершего в дремотной послеобеденной лени, а водитель, как назойливая муха, кидался на его покатые бока и натирал их до блеска. Иван поднял грустное, бездомное лицо с глазами цвета опорожнённой бутылки и вдруг просиял улыбкой. Марина отпрянула от окна.
— Странный человек, может полчаса тереть одно и то же место. О чём он думает? Тоже мне, мудрость пятидесяти поколений школы Юнь, Дзунь, Пунь, — проговорила она вслух…
Они стояли в просторном помещении музея, где-то высоко отдавались звуки людских шагов. Сердце Марины норовило выпрыгнуть наружу, она разглядывала пейзаж Гейнсборо. Иван тоже смотрел, смотрел хорошо, его взгляд стал глубоким, почти безмолвным, а чётко очерченный рот был плотно сжат.
— Тут есть несколько хороших картин в зале эпохи Возрождения, хотите посмотреть? — спросил он.
— Да.
Они перешли в другой зал и встали, Марина слушала голос Ивана, который рассказывал об Эль Греко. Она перебирала звуки и не могла сложить их в слова, и с придурковатой улыбкой болталась между сном и явью своих предчувствий.
Иван, чуть запинаясь, сказал, что его любимый испанский художник — Гойя.
— Откуда такие пристрастия в живописи? — тихо спросила женщина.
Иван, ничего не ответив, прошептал:
— Господи, как же они плохо освещают!
К ним подошла смотрительница музея и включила свет.
— Вот, все ваши желания сбываются, — рассеянно проговорила Марина и дёрнула плечами, в её взгляде было всё — и детская застенчивость, и хитрость, и невыносимая нежность. Он хотел было дотронуться до её руки, но к ним приблизилась всё та же смотрительница и почему-то сказала:
— Руками не трогать.
Они рассмеялись.
В тот же вечер состоялся ужин у Зины, на который Марина постеснялась позвать Ивана. Накрыли в гостиной, представляющей собой неуклюжую комнату. Над большим обеденным столом висела голова кабана, собственноручно подстреленного на охоте Верой Петровной. На столе разместилось блюдо с салатом, глубокий чан дымился свининой, рядом расположились фаянсовая супница и миска риса. Лицо Зины светилось, всего было наготовлено много, значительно больше, чем могли съесть четыре, даже очень прожорливые, женщины.
Марина вышла в прихожую, Зина схватила её за локоть:
— Что сказал доктор?
— Всё хорошо.
— Я же тебе говорила. — Зина обняла сестру за плечи так крепко, что у той что-то хрустнуло внутри. — Надо за это выпить!
— Не говори ничего маме, а то она начнёт расспрашивать, что да как, а у меня нет сил на разговоры, я очень устала.
— Точно всё хорошо?
— Да, да. — Марина вытащила из куртки конверт с деньгами.
Вера Петровна одобрительно окинула взглядом снедь и дотронулась до каждого блюда пальцем. Никто не обратил на это внимания, мама всегда перед тем, как поесть, прикасалась к еде, наверное, боялась, что отравят. Вера Петровна села во главе стола и стала придирчиво осматривать своё потомство.
— Что это с вами? Наташа, почему у тебя такой виноватый вид? Влюбилась, что ли?
Девушка никак не прокомментировала это заявление, только уронила салфетку и полезла под стол.
— Мама, как ты себя чувствуешь? — спросила Марина и передала через Зину конверт.
— С тобой я вообще не разговариваю! Наташа, что ты там копаешься? — Девушка вынырнула из-под стола. — Будь, милочка, осторожней. Не бери с нас пример, особенно с тётки. А что на первое? Зина, наливай. Я зверски проголодалась. Сама для себя не готовлю, ем обезжиренный творог, овсянку, а так хочется всего жирного, сладкого, солёного и ледяной водки, так, чтобы она стала густой и лилась тяжело.
— Мама, ты врача вызывала? — спросила Марина.
— Вызывала! Нет, ты не можешь не напоминать о неприятном, когда я ем! Последняя радость в жизни осталась, так и ту отнимают! Какая ты, право, невоспитанная!
— Ну уж как воспитала!
Вера Петровна зачерпнула и, держа двумя руками прибор, чтобы не расплескать суп, отправила в рот жижицу. Её глаза закатились, она жадными ложками доела похлёбку, потребовала добавку.
— Ещё хочу.
— Мама, будет второе, — осторожно сказала Марина.
— Да ладно — пусть ест. Живём один раз. Слаб человек. — Зина налила маме полную тарелку, посреди которой плавала огромная кость.
— Ну, хоть косточку не ешь, там один жир, соль и копчёность, — не унималась Марина.
— Да остынешь ты, наконец! Ты куришь, а тебе нельзя, у тебя лёгкие с рождения слабые. Так что ешь свой суп и не лезь ко мне в тарелку!
Марина вышла из-за стола, закурила. Почувствовав на себе взгляд, обернулась, Наташа потупилась в тарелку.
— Потом будешь опять «Скорую» вызывать, ты же себя убиваешь! — не сводя глаз с племянницы, проговорила Марина, села обратно за стол.
— Иди на кухню курить! И зачем жить? Не жизнь, а какая-то колея с ухабами, по которой я ползу медленной улиткой, — ответила Вера Петровна и внимательно вгляделась в лица старшей дочери и внучки.
Вера Петровна съёла всё, что ей предложили, на десерт подали мороженое с фруктами, и она проглотила две порции. Марина смотрела на мать и, как всегда, поражалась её аппетиту. Куда всё помещалось? Щёки Веры Петровны ликовали, живот довольно бубнил, глаза слипались. Но через полчаса, сидя на пуфе в прихожей, она начала причитать:
