Глава 24
На похоронах народу было много и слишком мало, все позабыли Веру Петровну. В ушах был ветер. Он был сердит и неряшлив, разбрасывал по небу клочки туч, рвал с деревьев листву, мешал людям справлять несчастье, набрасывая на их лица шарфы, спутывая волосы.
Марина смотрела в осунувшееся лицо матери. Могила зияла перед ней отвратительной ямой, похожей на вонючее чрево чудовища, питающегося умершей человеческой плотью, сейчас оно расправится с мамой, а после накинется на неё, она самая старшая, за ней никого нет, её линия рода прерывается.
Марина посмотрела на Ивана, он стоял под берёзой, женщина перевела взгляд на племянницу, та бесшумно стонет, уткнувшись в руки Вадика, а Зинка орёт, орёт, как труба, и от этого звука никому нет спасения. Она измотала всех гостей праздника будущей жизни, ведь, по сути, что такое похороны — это праздник будущей жизни, после долгого, мучительного падения в пропасть ты начинаешь медленно идти в гору, и это чувство подъёма не знает печали, ты только что расстался с болью, когда всё внутри тебя ежесекундно умирало, и теперь впереди целая вечность покоя.
Иван наблюдал а Мариной, его потрясло выражение её лица — на нём застыла стеклянная маска, черты скривились, глаза некрасиво выпучились, руки плебейски покраснели. Марина всё время тёрла нос, хотя она не плакала. Иван поёжился, ему захотелось послушать удары её сердца.
Гроб с телом стали опускать в могилу. Зина бросилась к нему и заколотила руками по крышке. Марина боялась сдвинуться с места, ей казалось, что если она пошевелится, то земля разверзнется и поглотит её вместе с мамой. Она беспомощно посмотрела на Ивана, тот, отключившись, глядел перед собой. Почувствовав пристальный взгляд женщины, он схватил Зину, та забилась в рыданиях на его груди.
На поминках все ели кутью, блины с сёмгой и телячьи котлеты, произносили казённые, взятые напрокат речи и делали вид, что расстроились. Трое дальних родственников, приехавшие из Подмосковья чтобы отправить усопшую в последний путь, ели с жадностью, а маразматическая старушка, должно быть, глава их рода, подошла к Марине и почему-то спросила писклявым голосом:
— Ты, Мариночка, нас, ради бога, не бросай. Мы без тебя не проживём. Как ты думаешь, мне руки надо мыть? Полагается? А то я землю кидала, теперь они, наверное, запачкались.
Через минуту, позабыв про своё чистоплотное намерение, она подошла к столу и смахнула к себе в авоську несколько сдобных булок. Марине стало стыдно. Она не выдержала и громко, давясь слезами, как плачут дети, разрыдалась, потом схватила целлофановый мешок и собрала в него остатки еды, поставила в угол неподалёку от старухи.
На улице пошёл снег.
Глава 25
В три часа Марина сидела за рабочим столом и медленно впихивала в себя бутерброд с раскисшим от помидора хлебом. В дверь позвонили. Марина, дожевав кусок, накрасила губы и медленно направилась к входу. Работницы смотрели на неё удивлённо и растерянно. Воздух в ателье дрожал и не пропускал солнечный свет. Кто-то вскрикнул, Марина обернулась, на пол упала капля крови — Нина, временно заменившая Наташу, та вернулась обратно к Инге, посмотрела на хозяйку с укором, она порезалась закроечным ножом. Марина глубоко вздохнула, упёрла руки в поясницу, наклонилась назад до хруста в позвоночнике, попросила, чтобы помогли Нине.
На пороге стояли два человека в дорогих пальто и в шляпах. Они пристально смотрели на Марину, их лохматые усы тоже, казалось, изучали её. Женщина ещё раз глубоко вздохнула.
— Милости просим, — сказала она и жестом пригласила мужчин войти в ателье.
Они переглянулись, перед ними была красивая женщина, её глаза, голубые и дерзкие, смотрели с вызовом, на губах, как революционный флаг, играла красивая улыбка. Они опять переглянулись, и их усы словно обмякли, потеряв свой воинственный вид.
— Мы пришли…
— По делу, — подсказала Марина.
— Я бы хотел сшить пару брюк, — заявил один из них, который был чуть ниже, с серыми глазами.
— Да, брюки всегда шли мужчинам.
— О чём это вы?
— Да так. Какие изволите? Зимние?
— Да.
— Ткань ваша?
— Да.
— Нужно снять мерки.
— Хорошо.
Марина взяла со стола сантиметр и ринулась к нему, его взгляд замер, он резко отошёл в сторону, наверное, боясь, что его задушат и жизнь оборвётся, так и не начав разворачивать саван своего бессмертия.
— Это ему.
— Как прикажете.
Марина обхватила второго человека, который безучастно стоял, подставив грузное тело с урчащим желудком. Первый с цепким взглядом повсюду шарил своими усами, словно что-то вынюхивал.
— Что это с ней? — указал он на Нину, которой перебинтовывали руку.
— Порезалась.
— Нарушаете технику безопасности?
— Нет, почему же? Но она только второй день работает конструктором.
— Кем?
— Это кто модели конструирует.
За спиной Нины висел стенд с поздравлениями, посреди доски была пришпилена фотография Марины с растянутой губами улыбкой, которая сопротивлялась, пытаясь улизнуть с лица.
— С днём рождения!
— Он был в августе, не успели снять. Что ещё?
— Счёт, пожалуйста.
Марина протянула клочок бумаги.
— Мы не могли бы поговорить с глазу на глаз?
— Ну что же, нельзя сказать, что я ждала ещё каких-нибудь неприятностей, я надеялась, что из рога изобилия перестало лить на мою бедную голову, но, судя по всему, мне ещё долго радоваться испытаниям, — сказала она, введя пришедших в свой кабинет. Мужчины опять начали рыскать глазами, взгляд того, что всё время говорил, остановился на разбитом глиняном горшке.
— Что это?
— Вы за этим пришли? — с нескрываемым раздражением отозвалась Марина. — Это горшок из-под моей любимой розы. Его разбили, когда грабили ателье.
— Вы в милицию заявляли?
— Нет.
— Почему?
— Долгая история. У вас все такие любопытные?
— Налоговая полиция.
— Это и так понятно, можете не показывать ваших удостоверений. У вас на лицах всё написано.
— Почему нет кассовых аппаратов?
Марина улыбнулась, села за стол и скрестила ноги. Мужчина чуть склонился и дотронулся до них взглядом — у Марины были красивые, гладкие икры, которые по ночам, наверное, так приятно гладить.
— Дайте мне журнал учёта хозяйственных операций, — потребовал он.
Марина протянула толстый талмуд и грохнула им об стол. Инспектор начал старательно вчитываться в бумаги, он всё время грыз ногти и то и дело подёргивал левой ступнёй, а его руки были покрыты псориазными пятнами, экзема словно сглатывала кожу, проникая внутрь до самых костей. Марина поёжилась, молодой человек поднял взгляд. Его серые, стальные глаза болезненно потемнели. Марина залилась краской.
