— Деньги, — Наташа мотнула головой.
— Доллары? — весело спросил Вадик.
— Да, доллары!
От этого слова Наташа почувствовала, как к голове приливает кровь. Она побежала, шурша листвой, пахнущей гнилой, мокрой землёй. Вадик ничего не понимал, только ощущал, как профильтрованный сумерками свет вдруг начал мутить его сознание, как всё потеряло смысл и опустело, как внутрь его проник холод и сковал каждый член, каждую частицу его тела.
— Да что с тобой? — гнался за Наташей раздосадованный голос Вадика.
— Ничего.
Обессиленная Наташа повалилась под яблоней. Зелёное яблоко налилось соком, тягучий аромат начал капать с ветки, соблазняя съесть плод немытым. Едва надкусив яблоко, она почувствовала, как что-то шевелится на языке. Наташа боялась двинуться, потом высунула язык и дотронулась до него. Она почувствовала сладкую массу разжёванного яблока, и вдруг кто-то ужалил её в язык, боль сползла в сердце. Наташа метнулась в сторону и плюнула.
На жёлтом, обглоданном морозной ночью листе корчился белый червяк.
— Опять черви! — Наташа начала в бешенстве кататься по земле. Подбежавший Вадик попытался остановить её, но она, брыкаясь и пыхтя, отпихнула его. Молодой человек судорожно, с отчаянием, как будто это последний шанс ухватиться за спасительную верёвку и вылезти из моря бед, обнял её за плечи и прижал к себе. Он услышал, как бьётся её сердце, а под ним ещё одно — поменьше, и как оно сокращается страхами матери, как оно впитывает из её крови жизнь, свет, гнилое яблоко и ужас. Это поразило его, по лицу Вадика пробежала дрожь, он сжал Наташу, и впервые до его сознания дошло, что он в безвыходной, конечной ситуации, что наконец-то он умер и через несколько месяцев возродится в своём ребёнке и что теперь он на всю жизнь обязан этой женщине, что на всю жизнь через неё будет проходить его кровь и что даже на смертном суде они будут связаны пуповиной их ребёнка.
Марина шла вдоль дороги и думала, что же ей предпринять. Мимо, резво плескаясь и топоча в лужах, проехал «Мерседес», вследствие чего её костюм стал похож на полотна художника Точка, упрямого последователя пуантилизма, который с щедростью разбрызгивал краски по загрунтованному холсту. К тому же грязная вода, пробравшаяся в туфлю, хлюпала и хрюкала, разъедая светлые колготки отвратительными серыми потёками. Женщина скинула башмак и замахнулась им, но кинуть всё же не решилась. Она начала махать руками и браниться, так что грубые слова выскакивали изо рта крикливыми сгустками, а всё тело, казалось, раздёргалось злобой на отдельные части. «Мерседес» резко затормозил и стал сдавать назад, Марина тоже начала сдавать назад, испугавшись, что переусердствовала в проявлении гнева. Из машины вышел мужчина лет сорока пяти — подтянутый, загорелый, в белоснежном костюме и лайковых перчатках.
— Ба, Иосиф Борисович!
— Марина, что же ты не жалеешь себя. Так можно атипичную пневмонию подхватить!
И они бросились друг к другу на шею, в этом взаимном жесте было столько театрального, что Марина отпрянула, подумав про себя, что жизнь намного театральнее, чем театр жизнен. Она не любила современный театр, ей всегда казалось, что из него убрали реальность, доверху наполнив ватой и уложив в неё истуканов, у которых нет ни человеческих чувств, ни страстей, ни недостатков. Они стерильны, ненавязчивы и немного болезненны, как может быть болезненна пластмасса. А она, Марина Добродушева, настоящий молодец, потому как кипят в её сердце возрожденческие страсти, а вся жизнь подчинена планам, которым позавидовал бы Наполеон.
— Как я рада вас видеть!
— Не ври. — Иосиф Борисович наклонился и поцеловал ей руку, она почувствовала, как его усы щекочут кожу.
— Ой, не вру.
— Поедем обедать.
— Только надо по дороге заехать ко мне. Сами понимаете — не мешало бы переодеться.
— Конечно, мне очень хочется оказаться наедине с такой привлекательной женщиной. Но я спешу, поэтому предлагаю отправиться в «Вернисаж». Там большой выбор платьев.
— Это будет дольше.
— Поехали. Для женщины ты слишком несговорчива!
— А я лучшая из лучших!
— Вот поэтому ты мне и нравишься!
В светлом, пахнущем заграницей здании они зашли в бутик «Prada». К лицам продавщиц были приколоты улыбки, а волосы так туго стянулись в высокие хвосты, что едва ли в их головах могла возникнуть хоть одна мысль, лишённая наклейки «Prada».
— Господи, как всё дорого!
— Марина, хватит меня позорить. Выбирай.
— Не буду. У меня платья лучше и дешевле.
— Ты мне об этом потом расскажешь. Выбирай сейчас же, я есть хочу!
Марина надела бело платье, которое представило на всеобщее обозрение её худые плечи с острыми ключицами. Иосиф Борисович слегка поморщился, вид у Марины был не самый убедительный. В своей красоте она была похожа на журнальную картинку, на глянце выглядит экстравагантно, а в жизни комично и угловато.
— Тебе так не холодно?
— Но мы же не на метро поедем? Но право же — лучше деньгами!
— У тебя денег нет?
— Деньги такая субстанция, что их всегда нет, по крайней мере, у меня.
Иосиф Борисович многозначительно усмехнулся и подал Марине руку. Они ехали в роскошной машине, пили ледяное шампанское и ели клубнику. Белым, безукоризненно чистым сиденьям не хватало двух-трёх пятен, чтобы диваны приобрели историческую значимость, что, мол, здесь сидел величайший дизайнер всех времён и народов — Марина Львовна Добродушева и ела клубнику взахлёб с вдовой Клико.
— Банально, а приятно, — сказала Марина.
— Что?
— Когда в плохих фильмах показывают сладкую жизнь, то это всегда машина с мини-баром, шампанским и клубникой. Иосиф Борисович, мне нужна ваша помощь.
— Каждый раз, когда я тебя встречаю, тебе что-нибудь от меня нужно.
— Я всю жизнь приучала себя к взаимовыгодному использованию. Вы меня, я вас.
— Интересно, как я тебя?
— Я могу сшить потрясающий костюм.
— Тебе ещё нужны сто тысяч?
— Нет.
— Теперь больше?
— У меня они были, их украли.
— Поистине неожиданная женщина! Кто?
— Неважно. На меня донесли в налоговую полицию. Вы же меня знаете — я сама бардачница, и бухгалтер у меня пьющий, начнут по-серьёзному ковыряться — мало не покажется. У вас есть кто-нибудь в налоговой полиции?
— Какого района?
— Киевского?
— Нет, но в городском есть.
— Помогите, пока не поздно. Сейчас я только на свидания хожу, инспектор решил в меня влюбиться, поэтому взяток не берёт, делу хода не даёт, но и не отпускает.
— Как фамилия?
