1
Тж-ж-ж-жик
сформироваться в слова.
Тж-ж-жик
и мысли не успевают
Сильно махать веником — тжик, тжик.
Я сделала две толстые дорожки, и Катя с шумом вдохнула одну
из них, словно работающий во всю мощь пылесос Rowenta. Передала мне свернутую
трубочкой стодолларовую купюру.
— Кока-кола кончилась, — сказала она.
Я полезла под диван за очередной бутылкой колы. Катя
вдохновенно рассказывала о своей встрече с Микки Рурком во Флориде — десять лет
назад.
Колы под диваном не оказалось, и я стала искать ее под
креслом и в письменном столе. Я уже давно держала все необходимое в кабинете,
чтобы лишний раз не сталкиваться в коридорах ни с домработницей, ни с учителями
Артема.
Упаковка с водой нашлась на подоконнике.
Я отодвинула шелестящие тяжелые занавески и с удивлением
обнаружила за окном дневной свет.
— Сколько времени? — спросила я скорее себя, чем
Катю.
Она сморщилась, словно вампир.
— Закрой занавески. Наверное, утро.
Часы показывали четыре.
Я налила колу в большие стаканы.
Мы не спали уже третий или четвертый день.
Катя говорила, что ее рекорд — семь суток.
— Четыре часа дня, — уточнила я.
— Кокос кончился. Поехали к Машке?
— Нет, давай спать.
— Давай еще по дорожке — и спать.
Дверь в кабинет приоткрылась, пустив немного дневного света,
и Артем просунул в кабинет свою белобрысую голову.
— Мам, живот болит, — проныл он совершенно без
выражения.
— Ляг в кровать и полежи, хорошо?
«Наверное, в школе чем-нибудь накормили».
Я вспомнила про Микки Рурка.
— А клево было бы зароманиться с ним.
— Нет, он теперь ужасный. Тебе бы не понравился.
Мы все-таки решили лечь спать. Не потому, что хотелось, а
потому, что надо следить за своим здоровьем.
Я положила под язык валидол. Это было мое личное снотворное.
Катя осталась спать в кабинете.
Я плотно задернула занавески в спальне и забралась под
мягкие пуховые одеяла.
Закрыла глаза.
Валидол не помогал.
Мозг работал, словно дорогостоящий вечный двигатель по
производству мыслей. Мысли были такими объемными, что заполняли собой все
свободное пространство в моей спальне. За это я ненавидела кокс.
Мысли были о Микки Рурке. О его дурацкой пластической
операции.
Я взяла вторую таблетку валидола под язык и еще выпила
валерьянки.
Говорят, что кому-то помогает заснуть сигаретка с
марихуаной. Но я ненавижу курить.
Скрипнула дверь, и в спальню осторожно зашел Артем.
— Мам…
В этот момент мне показалось, что я уже засыпала и он
разбудил меня.
— Что, мой дорогой?
— Живот болит.
— Иди попроси но-шпы у Тамары, а я посплю, хорошо?
— Угу.
Я постаралась расслабиться и ни о чем не думать.
Мозг сам, моими словами и моим голосом, продолжал монолог о
жизни с голливудскими звездами.
Я испробовала последнее средство. Представила себя маленькой
в своей голове. А в руках — огромный веник. И я методично слева направо разметаю
собственные мысли.
Главное — не отвлекаться.
Сильно махать веником — тжик, тжик, и мысли не успевают
сформироваться в слова.
Тж-ж-жик, тж-ж-ж-жик…
Я проснулась оттого, что кто-то сильно тряс меня за плечо.
Артем. Взрослое отчаяние на детском лине.
— Мамочка, пожалуйста, вызови мне «скорую», мне плохо.
«Скорая» приехала минут через двадцать. Было шесть утра.
Уставшие лица с дружелюбными глазами. Диагноз поставили сразу — гнойный
перитонит.
Артем плакал не переставая, пока я собирала его в больницу.
— Ты приедешь ко мне? Ты позвонишь папе?
В «скорой» я посадила его себе на колени.
— Малыш, не бойся, все будет хорошо. Папа прилетит уже
завтра. И мы сразу к тебе приедем.
В ЦКБ на Мичуринском ему выделили палату с душем и туалетом.
Я разложила на узкой полочке вещи Артема. Больничный уют — это особый раздел
интерьерного дизайна. Неплохая фотосессия могла бы получиться. Где-нибудь в
«AD».
И люди в гипсе и капельницах.
Операция прошла успешно.
Из живота Артема торчала короткая коричневая трубочка. Когда
я ее увидела, слезы сами полились у меня из глаз.
* * *
Катя еще спала в кабинете Ромы.
Я села рядом с ней на полу, обхватив руками колени.
Я старательно плакала.
Мне почему-то казалось, что, пока я плачу, я веду себя так,
как должна вести себя хорошая мама. И мне не в чем винить себя. И Артему не за
что на меня обижаться.
— Ты что? — зашевелилась на диване Катя.
— Позвони Рембо. Пусть кокос везет, — попросила я
сквозь слезы.
Катя послушно извлекла мобильный откуда-то из-под подушки.
— Рембо? Я. У Оли. Привези нам кокоджанго.
Сколько? — спросила меня Катя одними губами.
Я пожала плечами.
— Два привези. Ждем.
— Что случилось? — спросила Катя.
— Артем в больнице. Операцию сделали. Гнойный
перитонит. Это я виновата!
Я рыдала в голос на Катином плече.
— Почему ты? — удивилась Катя.
— Он же говорил вчера, что живот болит. А я ему: но-шпу
выпей.
— Ну ты же не доктор…
— Я же мать!
Катя погладила меня по голове и приподняла панель с
клавиатурой на своем мобильном.
Panasonic G70. Очень удобная модель. Между аккумулятором и
клавишами есть место для небольшого пакетика. НЗ.
— У меня тут припрятано на крайний случай, —
объяснила она и высыпала на стол горку белоснежных кристалликов.
Для меня ее жест только подтвердил серьезность произошедшего
сегодня утром. Я заплакала еще сильнее, и эти слезы казались мне светлыми и
праведными.
