* * *
Прилетел Рома.
Водитель поехал встречать его в аэропорт.
Я встала по будильнику. В два часа дня.
Оделась и долго красила ресницы перед зеркалом.
Домработница налила в банку куриный бульон и завернула в
фольгу паровые котлетки.
Я выбрала на полке несколько любимых фильмов Артема.
Положила их в сумку вместе со сменным бельем, пижамой и спортивными штанами, на
которых белыми буквами было написано «Don't worry, America».
Рома задерживался.
С посещениями в ЦКБ строго. После 17.00 уже не пустят.
Было 15.15.
«Наверное, пробки», — подумала я, рассматривая себя в
зеркале.
Рома должен оценить осунувшееся лицо матери, чей сын в
больнице.
— Где же Рома? — заволновалась домработница
Тамара. — Не опоздать бы вам к Артему.
Я набрала мобильный мужа.
Ответил водитель.
— Где Рома? — спросила я раздраженно.
— Он у Артема, в палате, — отрапортовал
водитель, — а телефон мне оставил.
Я растерялась.
— Он в больнице?
— Ну да.
Значит, он поехал к Артему сразу из аэропорта, не заезжая за
мной. Я в бешенстве швырнула трубку.
Схватила сумку, банки. Если ехать очень быстро, то успею.
Вот свинья. В своем репертуаре.
Он перезвонил через несколько минут.
Я не стеснялась в выражениях. Я орала так, как это принято
было между нами последние полгода.
— Ты бы мог позвонить! Я, как дура, ждала тебя! Я могу
опоздать теперь, а у меня одежда, еда ребенку!
Рома был так же невозмутим, как и все десять лет нашей
совместной жизни.
— Не волнуйся, ты успеешь. У меня вторая линия,
увидимся вечером.
Гудки.
* * *
Грустный Артем бездумно переключал телевизионные каналы
огромным квадратным пультом.
— Никита!
Это было мое прозвище. По фамилии: Никитина.
— Папа приезжал, — похвастался он.
— Я знаю…
Я поправила жесткое больничное одеяло.
Сердце на секунду захлебнулось в вязкой жалости и замерло. Я
взяла себя в руки.
— Малыш мой, скоро поедешь домой.
— Когда?
— Завтра вытащат катетер, через день снимут швы, и все.
— А это не больно? — заволновался Артем, глядя на
меня своими серьезными серыми глазами.
— Нет, — пообещала я, испытывая невероятное
облегчение оттого, что не вру ему.
* * *
Вечером мы с Ромой встретились у свекрови.
Она праздновала шестидесятилетие. По этому поводу у нее дома
собралась вся творческая интеллигенция Москвы. Как уточнила сама свекровь, «вся
выпивающая интеллигенция».
Рома подарил матери кольцо de Grisogono с россыпью черных
бриллиантов.
— Ты сократил мне лимит на карточке, а сам de Grisogono
покупаешь, — прошипела я в ухо мужу.
— Когда тебе будет шестьдесят, выберешь все, что
захочешь, — засмеялся Рома.
Моя свекровь — известный театральный режиссер. У нее была
бурная молодость, и каждый из присутствующих гостей знал об этом не понаслышке.
Я лучезарно улыбалась знаменитым актерам и кокетничала с
продюсерами.
Перед тем как сказать тост, я закрылась в гостевом туалете.
Одна маленькая дорожка для вдохновения мне явно не повредит.
Подняв бокал, я несколько минут воспевала немеркнущую
красоту и божественный талант своей свекрови. Она слушала снисходительно и
насмешливо. Наши отношения не сложились с самого начала. Она так и не смогла
смириться с тем, что Рома женился на точной копии ее самой. Я только в
режиссуру не пошла. Но, как говорится, еще не вечер…
Когда веселье было в разгаре, появился мой свекор.
Безукоризненно галантный гомосексуалист. Пожалуй, единственный гомосексуалист в
большом бизнесе у нас в России.
Эффектно преподнес жене часы, квадратный корпус которых был
щедро усыпан черными бриллиантами. De Grisogono, конечно. Моя свекровь не любит
экспромтов, режиссер все-таки.
Рома натянуто поздоровался с отцом.
Прошло всего несколько месяцев с тех пор, как мой муж ушел
из уютного семейного бизнеса и оказался один на Большой Дороге Российского
Предпринимательства. Свекор пережил это с трудом. Но изо всех сил делал вид,
что уважает право сына на самостоятельность и независимость.
Лучше всего Рому понимала мать. Хотя иногда мне казалось,
что она приветствует его свежеприобретенную автономность только потому, что
лимиты на моих карточках сократились втрое — как и положено у жены начинающего
бизнесмена. И это после стольких лет замужества!
Я сделала в туалете еще одну маленькую дорожку.
— Никита, ты научилась готовить любимые Ромины паровые
котлетки? — спросила меня свекровь через весь стол.
Раздались заинтересованные возгласы. Этот вопрос свекровь
задает мне уже давно, и я не удивлюсь, если гости скоро начнут делать ставки.
— В последнее время у Ромы не получается кушать дома,
он слишком поздно приходит, — ответила я, а мой взгляд красноречиво
продолжал: «Потому что вы с папочкой достали моего мужа настолько, что ему
пришлось уйти и начать все сначала!»
Глаза свекрови метали молнии.
— А ты все скучаешь? Так ничем и не занялась полезным?
Так, лучше не заводиться. Она ведь прекрасно знает, что это
— моя больная тема. У каждого в этом семействе есть свое дело, у каждого, кроме
меня.
— Подожду, когда муж разбогатеет, и займусь
благотворительностью.
— Ну да, как раз у него и поучишься.
Как же мне хотелось когда-нибудь утереть ей нос!
Но пока я могла позаботиться только о собственном носе. Я
снова отправилась в туалет.
Напудрив носик ко-ка-ином,
Я выхожу на променад…
Откуда эта дурацкая песенка? И почему каждый раз, уезжая от
свекрови, я даю себе слово научиться готовить эти несчастные паровые котлетки,
но забываю, переступая порог собственного дома. Сегодня обязательно скажу
Тамаре, чтобы научилась. Там весь секрет в том, что в них надо добавить тыкву.
* * *
Рома заснул еще до того, как я успела обсудить с ним майские
праздники. Едем мы куда-нибудь отдыхать или это тоже та жертва, которую я
должна принести его внезапно проявившейся самостоятельности?
