— Мы загадали: «Если стюардесса будет симпатичная и
возьмет его за руку, значит, все будет нормально».
Я улыбнулась. Рома, конечно, молодец. Стюардесса по правилам
сопровождения малолетних детей должна будет взять его за руку.
— Ром, а если она будет несимпатичная?
Зазвонил мой мобильный. Номер Машки. Мы разговаривали с ней
час назад. Она хотела попросить у меня денег. Просить у меня денег все равно
что у нищего — бриллиантов. Моя карта была на стопе. Интересно, Рома об этом
знает?
По крайней мере молчит. Я сама просить не буду. Пока.
Я не ответила. В ответ на Ромин вопросительный взгляд
пояснила:
— Машка.
Он кивнул.
— Так как быть, если она окажется уродкой? —
переспросила я.
— Ну, ты понимаешь… Придется немного испортить вкус
ребенку и сказать, что она симпатичная. Надо же чем-то жертвовать.
— Ага. А через пятнадцать лет он приведет нам
долговязую жердь с лошадиной улыбкой. И будет ждать твоего одобрения.
— Не волнуйся. Мы найдем общий язык.
Говорить вроде как больше было не о чем, и я вышла.
От Машки пришло SMS. «У тебя есть кокос?»
Я разозлилась. Совсем она, наверное, с ума сошла. Слать
такие SMS открытым текстом? А если бы у меня дома кто-нибудь прочитал — Артем?
Или Рома?
Видимо, Машка где-то здорово гуляет.
Я не ответила. И отключила телефон. А то еще ночью начнет
названивать. А Рома подумает, что у меня роман. И какой-нибудь придурок не
может заснуть, пока не услышит мой голос.
Я ворочалась в постели и боролась с желанием пойти к Роме в
гости.
«Нет, не пойду. Решит, что я испугалась, что он меня бросит.
Хотя он уже меня бросил. Вот пусть первый и приходит».
* * *
— Красотка! — восхищенно протянул Рома, глядя на
веснушчатую стюардессу, ожидающую нас на стойке регистрации. Она, словно
услышав, повернула в нашу сторону свои выпученные из-за сильных линз глаза.
— Да, симпатичная, — подтвердила я оптимистично.
Ромин водитель отвез меня домой.
11
Мамочка, прости меня, пожалуйста.
И ты, Леночка тоже.
Я вас очень люблю.
Не думайте обо мне.
Психолог с шанелевской сумкой забраковала четверых. Жирно
написала в заключении: «Профессионально непригодна». И аргументировала на трех
страницах.
Крези была «психологически нестабильна»; от нее ожидали
«неадекватных реакций в нештатных ситуациях»; личность ее «не была окончательно
сформирована». И к сожалению, у нее был недостаточный уровень интеллекта.
Оля не подходила потому, что была «необучаема» и
«вспыльчива», а также «не связывала с профессией свое будущее». Но самой
опасной чертой ее характера оказалась «мстительность».
Клетка была «слишком романтична» и «слишком стремилась к
подвигам». К тому же психолог предлагала нам не рассматривать кандидатуры
моложе 25 лет.
Ей не понравилась Модель. «Не исключены личные отношения с
клиентами». И вообще она «личное ставит намного выше общественного».
Подругу Модели тоже забраковали. Слишком «не развита
физически». Часто болеет. Очень мнительна.
Я сидела в обшарпанном кабинете психолога и согласно кивала.
— Вообще я бы ни про одну из них не сказала
«профессионально пригодна».
— А может, вам стоит встретиться с ними еще раз после
обучения?
— Да, это было бы интересно.
Зазвонил телефон. Анжела.
— Не вешай трубку, одну секунду.
Я сгребла в охапку личные дела, благодарно кивнула, оставила
$300 и вышла.
— Да, Анжела, извини, у меня была встреча.
Анжела говорила как будто с зажатым носом.
— Не слышу, Анжел! Сейчас я выйду.
Я толкнула дверь на улицу.
— Машка умерла.
— Что? — Мне показалось, я ослышалась.
— Машка.
Первая мысль: «Она мне вчера звонила. Не может быть».
— Она мне вчера звонила.
— Мне тоже. Правда, я трубку не взяла.
Представляешь? — Анжела тоненько всхлипнула и неожиданно разрыдалась.
«И я не взяла», — подумала я.
Мне казалось, что мы говорим о чем-то постороннем. О чем-то,
что можно исправить. Как будто бы, например, мы не пригласили Машку в ресторан,
и теперь надо срочно ей звонить. Или не сказали, что в Третьяковский завезли
новую коллекцию.
— Она умерла… — всхлипывала Анжела, —
представляешь?
Перед глазами стояло лицо Машки. Смеющееся…
— Приезжай ко мне, пожалуйста, — простонала
Анжела.
Я кивнула и отключила телефон.
Куда-то хотелось бежать, что-то делать.
Вдруг стало пронзительно жалко Машку. Она умерла.
Я села в машину и заплакала.
Это были грустные слезы. Не отчаянные, не истеричные. А
очень грустные.
И все время ее лицо перед глазами.
Почему она умерла?
Я набрала номер Анжелы.
— А почему она умерла? — У меня было ощущение, что
Анжела сейчас скажет что-то такое, что я засмеюсь и скажу: «Дурочка, это же не
смерть. Просто заболела немного. Но — выздоровеет». Я почти успела улыбнуться.
— Передоз. Наверное, героин. Я тебе говорила. Ее
домработница утром нашла. Вызвала «скорую». Она письмо оставила. Прощальное.
Видимо, чувствовала, что ей плохо. А может, специально…
Мы плакали в одну трубку с двух сторон.
Все краски вокруг меня почему-то стали ярче.
Листья — зеленее, небо в лобовом стекле — голубее, вывеска
«ЛЮСТРЫ» передо мной — кричащего красного цвета.
Хотелось оказаться рядом с Машкой, обнять ее и успокоить, Я
попыталась представить ее в морге. Окоченевшей. Не получилось.
Посиневшей.
Стало страшно.
— Анжела, я к тебе сейчас приеду.
Я задержала взгляд на нелепой красной шляпке пожилой
женщины, переходившей дорогу.
Люди шли, курили, выбирали себе безвкусные шляпки — делали
все то же самое, что и до того, как Машка умерла.
С ее смертью ничего не изменилось. И даже я не изменилась.
* * *
Ее хоронили через три дня.
