— «Был бы милый рядом…» — высоко затянула свекровь.
Потом мы спели «Все, что тебя касается…», группа «Звери».
Потом мы обнимались и клялись друг другу в любви.
— Оставайся у меня, — сказала свекровь, — а
то ты завтра проснешься и подумаешь, что тебе это все только приснилось.
Мы еще немного пообнимались, и я пошла спать в гостевую
комнату.
Наверное, пошла. Раз я там проснулась на следующее утро.
* * *
Вчерашний садовник что-то говорил мне уже несколько минут. Я
не могла разобрать его слов.
Мне казалось, что это шумит пылесос. Но это шумело у меня в
голове. И вдруг все смолкло за одно мгновение. Остался только голос таджика.
— Я у хозяйки хочу спросить, можно листья жечь? Или
отвезти их за участок?
Я слышала этот голос. Я снова почувствовала ноги на своем
теле и липкие пальцы у себя на груди. Я им рассказывала анекдоты. А они решали,
что со мной делать. Я не перепутала бы этот голос ни с одним другим.
Я молча рассматривала его лицо. Закричать?
Пусть его схватят и бьют. Долго — ногами. Пока он не
захлебнется в собственной крови.
Таджик стоял и растерянно улыбался.
— Так что, хозяйка?
Не узнал меня? Может, мы им тоже все на одно лицо, как они
нам?
Они были под иглой тогда или еще под чем-то; у меня на
голове был мешок… Голос?
Нет, не узнал. Смотрит на меня тупыми невинными глазами.
— Этот садовник выкидывал меня из машины, —
сказала я свекрови.
Она подняла на меня глаза. Не пытаясь их особенно сфокусировать.
Махнула рукой.
— Я узнала его голос! — Неужели у меня тоже будет
такое тяжелое похмелье в ее возрасте?
— Никита, успокойся! У тебя белая горячка. —
Свекровь театральным жестом положила руку себе на лоб.
— Но я узнала его! Неужели вам не страшно, что в доме
бандиты? И наркоманы.
— Наркоманы? — Свекровь упала в кресло и
усмехнулась: — Это уж точно…
Она про меня?
— Надо пить оливковое масло. Одну ложку, — сказала
я, направляясь к двери.
— Что?
— Перед приемом алкоголя. Одну ложку. Тогда похмелья не
будет.
— Никита, обратись к доктору.
— До свидания.
Я села в машину, включила музыку. Сосны качались на ветру,
на заборе сидели вороны.
Если рассматривать ворон вблизи, то они очень поджарые. У
них такой спортивный вид — это из-за длинных ног.
Если когда-нибудь открою фитнес-клуб, возьму ворону на
эмблему. И слоган: «Если вы не умеете летать, значит, вам это не нужно».
* * *
Дверь в кабинет была плотно закрыта. Я проводила оперативное
совещание. Эрудит явно была горда тем, что на нем присутствует. Мадам была
серьезна, что вполне соответствовало ситуации.
— Это точно? — спросила Эрудит. — Просто
иногда подсознание может умышленно…
— Не точно. — У меня болела голова, и я не хотела
слушать про подсознание. — Но от одного до десяти примерно восемь. Нам
надо это проверить. Гора привезет вам все для прослушки. В доме пока ничего не
говорим. В общем, вы сами знаете, что делать.
— Надо поставить жучки в его комнату и узнать, есть ли
у него мобильный, — кивнула Мадам.
— Еще надо выяснить, как он попал в дом, с кем он и
куда уходит на выходные. Если они, конечно, у него есть. — Эрудит словно
стояла у школьной доски.
Я достала из сумки пенталгин и проглотила огромную таблетку,
не запивая.
— Только не спугните, — попросила я, — и, кстати,
следите, чтобы сейфы были закрыты и никакие деньги по дому не валялись.
* * *
На дачу я не поехала.
С некоторых пор я предпочитала оставаться на моей
заброшенной московской квартире. Там никто не убирал уже почти месяц. Я
приезжала и с каким-то странным удовлетворением отмечала следы упадка и
запустения. В некоторых углах уже появилась паутина. Мне это нравилось.
В паутине было что-то личное. Паутины нет ни у кого. У всех
есть домработницы. Это как будто все идут строем и поют песню, и всем так
здорово: и тем, кто идет, и тем, кто смотрит.
И когда ты вдруг делаешь шаг в сторону, ничего не меняется.
Для них. Просто ты перестаешь быть частью и становишься целым.
Для того чтобы я почувствовала себя личностью, мне надо было
завести паутину. Интересно, а если пустить в квартиру пару мышей, у меня
начнется мания величия?
А вдруг от кокоса сходят с ума? А у меня вообще есть этот
ум? А вдруг я превзойду себя и сойду с ума, которого у меня нет?
Нет, наверное, все-таки есть, раз я не стала предлагать
понюхать своей свекрови.
* * *
Денис лежал на диване в моем кабинете и, по-моему, опал.
Анжела уже минут пять красила губы. Я разговаривала по телефону. Вернее,
слушала. Олеся жаловалась мне на то, что ее муж устроил ей скандал. Он увидел,
как Олеся целуется в машине. Со своим тренером. По шахматам.
Олеся решила научиться играть в шахматы, чтобы быть
интересной своему мужу.
— Ничего же не было, — всхлипывала Олеся в
трубку, — мы просто целовались. А этот дурак раньше времени домой приехал.
Я рассматривала свой маникюр. Мне нравятся овальные ногти.
— Чего ты молчишь? — обиделась Олеся.
— Ну а зачем ты с ним целовалась-то? — спросила я,
ожидая услышать длинный перечень достоинств тренера по шахматам.
— Да я просто целоваться люблю! — закричала Олеся
в трубку. — Что в этом такого?
Я пожала плечами, хотя Олеся этого и не видела.
— Хорошо, что ты не любишь, ну, например, делать
минет, — вздохнула я.
Денис открыл глаза.
— Поехали в Завидово, — сказал он.
— Странные у тебя ассоциации, — проворчала Анжела.
Я попрощалась с Олесей. Она собралась звонить мужу и
сообщать ему о том, что тренер ею уволен. Обрадовать.
Приехал Антон. Сообщил, что Катя улетела в Париж. Повезла
девчонок на закрытую вечеринку одного из наших эмигрантов. Вечеринка вроде бы
посвящалась рождению его дочери.
— А ты бы хотел маленькую очаровательную дочку? С
розовым бантиком? — спросила Анжела Дениса, надув накрашенные губки.
— С бантиком? Не хотел бы. — Денис лениво повернул
голову к двери. Зашла секретарша. Поставила на журнальный стол поднос с кофе и
колой. Улыбнулась по очереди Денису и Антону.
