Вытянув на себя верхний ящик стола, я пошарила там в поисках
амулета от головной боли и жалобно застонала, когда выяснилось, что все эти
амулеты у меня уже вышли. Тогда я уткнулась лбом в металлическую столешницу и
сквозь узкую щелку меж края джинсов и растрепанных волос стала разглядывать
свои высокие ботинки. Ради такого события, как день моего увольнения, я оделась
вполне консервативно: в красную полотняную рубашку, заправленную в простые
синие джинсы. На некоторое время больше никакой обтягивающей кожи.
Прошлая ночь стала ошибкой. Мне потребовалось слишком много
бокалов, чтобы как следует отупеть, после чего я смогла официально отдать два
моих оставшихся желания Айви и Дженксу. Я по-настоящему на этих двоих
положилась. Любой, кто хоть что-нибудь знает про желания, прежде всего знает,
что нельзя желать слишком многого. То же самое касается желания богатства.
Деньги так просто ниоткуда не появляются. Если они все же откуда-то поступили,
и если ты вдобавок не пожелала, чтобы тебя не застукали, тебя непременно
повяжут за воровство.
Желания — вещь заковыристая, и именно поэтому большинство
Внутриземцев в свое время выступило за то, чтобы получать сразу по три штуки. В
ретроспективе я не так уж скверно ими распорядилась. Пожелав, чтобы меня не
застукали после того, как я отпущу лепреконшу, я по крайней мере обеспечила
себе уход из ВБ с незапятнанным личным делом. Если Айви была права, и меня
действительно собирались угрохать за разрыв контракта, убийство следовало
сделать похожим на несчастный случай. Но чего ради вэбэшному начальству было
так напрягаться? Заказные убийства дорого стоили. К тому же оно само хотело,
чтобы я ушла.
Айви получила вексель, чтобы реализовать свое желание
как-нибудь позднее. Выглядел этот вексель совсем как старая монетка с дырочкой,
так что Айви продела в дырочку пурпурный шнурок и повесила вексель себе на шею.
Зато Дженкс растратил свое желание прямо в кафе и с гудением умчался прочь,
чтобы сообщить своей жене радостное известие. Много лет утекло с тех пор, как у
меня был последний ночной девичник, и я подумала, что на дне бокала я вполне
могу найти отвагу сообщить начальству о своем увольнении. Короче, я там ее не
нашла.
Ровно через пять секунд после начала моей отрепетированной
речуги Денон легким движением руки вскрыл конверт манильской бумаги, вытащил
оттуда мой контракт и порвал его в клочья, после чего тактично выразился в том
смысле, чтобы через полчаса ноги моей в этом здании больше не было. Мой значок
и вэбэшные наручники остались у него в столе; зато амулеты, что их украшали— у
меня в кармане.
Семь лет службы в ВБ оставили меня с богатой россыпью
всевозможных безделушек и устаревших памяток. Дрожащими пальцами я потянулась к
дешевой вазе с толстыми стенками, которая, бывало, месяцами не чуяла в себе ни
одного цветка. Ваза отправилась в мусор — точно так же, как и в свое время тот
кретин, который мне ее подарил. А вот тигель для приготовления растворов пошел
в коробку у меня под ногами. Покрытая соляной коркой голубая керамика грубо
заскребла по картону. Последний раствор высох еще на прошлой недели, и остатки
соли теперь пылили.
Следом загрохотал большой штырь из красного дерева. Этот
штырь был слишком толст, чтобы сделать из него волшебную палочку. Да и в любом
случае я была не настолько хороша, чтобы делать волшебные палочки. Штырь я
купила, намереваясь изготовить себе набор амулетов для распознавания лжи, но
руки так и не дошли. Такие амулеты проще было купить. Вытянув руку дальше, я
схватила список телефонных номеров моих прежних связников. Быстрый взгляд,
чтобы убедиться, что никто не смотрит, — и я в темпе убрала список из поля
зрения, засовывая его в коробку рядом с тиглем для приготовления растворов и
прикрывая CD-плеером с наушниками.
У меня завалялось несколько справочников, которые следовало
вернуть сидящей через проход от меня Джойс, зато контейнер с солью, на котором
они покоились, некогда принадлежал моему папе. Я поставила контейнер в коробку,
пытаясь прикинуть, что подумал бы папа о моем увольнении.
— Пожалуй, это стало бы для него ударом, — прошептала я себе
под нос, скрипя зубами от мучительного похмелья.
Подняв глаза, я пристальным взором окинула уродливые желтые
перегородки. Мои глаза сузились, когда со всех сторон на меня подняли головы
мои сослуживцы. Они стояли повсюду плотными группками, прикидываясь занятыми, а
на самом деле вовсю судачили. Испуская медленный вздох, я протянула руку к
черно-белой фотографии Уотсона, Крика и стоящей позади них двоих женщины,
Розалинды Франклин. Троица ученых стояла перед своей моделью ДНК, и в улыбке
Розалинды проскальзывал тот же скрытый юмор, что и у Моны Лизы. Можно было
подумать, будто она уже знает, что будет дальше. Я задумалась, не была ли
Розалинда Внутриземкой. Множество людей на самом деле были скрытыми
Внутриземцами. Я хранила эту фотографию как постоянное напоминание о том,
насколько мир зависит от всяких мелких деталей, ускользающих от всеобщего
внимания.
Прошло уже сорок лет с тех пор, как четверть человечества
вымерла, пораженная смутировавшим вирусом под названием «Ангсл-Т4». И, несмотря
на частые заявления телевизионных евангелистов об обратном, в этом была наша
собственная вина. Все началось со старой доброй человеческой паранойи и ею же
закончилось.
Тогда, в пятидесятые, Уотсон, Крик и Франклин объединили
свои умы и за шесть месяцев решили загадку ДНК. На этом все могло бы и
остановиться, но тогдашний Советский Союз подхватил технологию. Подгоняемые
страхом войны, в развивающуюся науку потекли большие деньги. В начале
шестидесятых у нас уже был вырабатываемый бактериями инсулин. Последовал
подлинный расцвет производства биоинженерных лекарств, наводнивший рынок
побочными продуктами куда более зашхеренной разработки Соединенными Штатами
биоинженерного оружия. До Луны мы на самом деле так и не добрались, обращая
науку не наружу, а внутрь, чтобы в конечном итоге едва не покончить с собой.
А затем, ближе к концу того десятилетия, кто-то допустил
ошибку. Вопрос о том, кто ее допустил, Советский Союз или Соединенные Штаты,
так и остался спорным. Где-то в холодных арктических лабораториях вышел из-под
контроля смертоносный штамм ДНК. За собой он оставил сравнительно умеренную
тропу смертей, идентифицированную и тщательно размеченную соответствующими
службами, тогда как широкая общественность пребывала обо всем этом в полном
неведении. Однако в то самое время, когда ученые заканчивали свои отчеты и
клали их на полки, вирус мутировал.
В конце концов он внедрился в биоинженерный помидор, найдя
слабое звено в модифицированной цепочке ДНК
этого самого помидора, которое исследователи посчитали слишком
незначительным, чтобы о нем тревожиться. Помидор стал официально известен под
своим лабораторным названием «Ангел-Т4» — и отсюда взялась кличка вируса,
«Ангел».
Не сознавая того, что вирус использует помидор «Ангел-Т4» в
качестве промежуточного «хозяина», партии этих помидоров отправили на
авиалинии. И через шестнадцать часов было уже слишком поздно. За последующие
жуткие три недели страны третьего мира оказались буквально выкошены, а
население Соединенных Штатов уменьшилось на одну четверть. Войска были
сосредоточены на границах, а государственная политика стала выражаться во
фразе: «Извините, но ничем не можем помочь». Да, США страт дали, там умирали
люди, но по сравнению с тем склепом, в который превратился остальной мир, это
казалось сущей безделицей.
