Усиливающийся ветер сводил все Таськины усилия на нет, ботик сносило, но каким-то чудом он прибился к зарослям кустов, свисающих над водой.
К этому времени Таська совершенно выбилась из сил, волдыри полопались, ладони горели огнем.
Но и это еще был не конец.
Теперь лодка застряла в кустах.
Чтобы когда-нибудь еще она согласилась на эту проклятую рыбалку…
От обиды и боли Таська уже готова была пустить слезу, но тут под чьей-то поступью посыпались мелкие камешки, затем в кустах показалась гнусная физия Бориса.
– Ну, как тебе сахалинская природа, москвичка?
– Отвянь, – огрызнулась Таська, – лучше помоги выбраться.
Таськин спаситель окинул улов быстрым взглядом и, ни к кому не обращаясь, тихо произнес:
– Блин горелый. Тайменя выловила. – Сказано это было таким странным, дрогнувшим голосом, что Таська насторожилась.
О боже, что опять она сделала не так? Или это от зависти у Бори в зобу дыхание сперло?
Пока Таисия соображала, Борис вошел в воду, взял лодку за кольцо на носу и, виляя по каменистому дну и спотыкаясь о собственные ноги, как бурлак, поволок Таську с уловом вдоль берега в сторону лагеря.
Кроме обиды и боли, Таська теперь испытывала жгучее чувство стыда и унижения. Ладно, уговаривала она себя, чемпион по гребле из нее не вышел, зато рыбалка вполне удалась, несмотря на анохинское карканье, есть чем похвастаться.
– Держись! – Боря подставил спину, Таська уцепилась за загорелую до черноты шею и поджала ноги, каждую секунду ожидая, что пьяный Боливар не выдержит двоих.
Однако Борис все-таки выбрался на берег, испытывая неимоверное облегчение, Таська спрыгнула на камни. И в следующее мгновение увидела Анохина – тот двигался к лодке, то и дело оступаясь на гальке и переходя с галопа на иноходь.
Измученной мелкими и крупными пакостями судьбы Таське внутренний голос подсказал, что ее ждут новые испытания.
– Ну все, хана тебе, – укрепил ее в худших подозрениях Борис.
Николай Анохин подрулил к боту, сфокусировал глаза и нетрезвым зорким соколом уставился на горку серебристых тушек.
Покрутил большой головой и, будто не доверяя собственному зрению, уточнил:
– Таймень?
– Таймень, – подтвердил Боря и, как показалось Таське, втянул голову в плечи.
Новообращенная рыбачка струсила, прислушиваясь к нарастающей в груди тревоге и ловя себя на желании мимикрировать под камни.
Совершенно неожиданно для нее Анохин бухнулся на колени, громко сопя, лег пузом на раздутый резиновый борт лодки и принялся вылавливать и выбрасывать в воду одну за другой роскошных, отливающих серебром рыбин. Это был полный беспредел.
– Ты что? Ты зачем? – заволновалась Таська.
Рыбины выскальзывали из неловких, толстых пальцев, но Анохин продолжал свое черное дело.
– Затем, что это мои дети, – пыхтел он, – детей трогать не позволю, пока жив. Кто этого не знает, того учим, а кто не хочет понимать – того заставляем.
– Что? – Таська не знала, как реагировать на весь этот поток сознания. – Это каким же образом?
– Рукоприкладствуем, – развеял сомнения Анохин.
– Ты что, драться со мной будешь?
– Если не поймешь с одного слова – придется надавать по заднице.
– Ты больной? – догадалась Таська, на всякий случай забегая в тыл Анохину.
– Ну, это смотря с чьей точки зрения. С точки зрения тайменя – я здоров, а ты как раз больная.
– Ничего не понимаю, – призналась Таська, – почему нельзя ловить что хочется?
– Нельзя, и все. Это ты у себя в столице будешь делать, что твоей душеньке угодно, а здесь моя власть. Таймень – краснокнижный вид, чтоб ты знала. За тайменя я любому башку оторву. Усекла?
Таське стало обидно.
– Ты не много на себя берешь, хозяин тайги? Чужих судеб не бывает – так, что ли?
– Рот закрой, – кряхтя, посоветовал Анохин, – не дома, чай.
– Ну, понятно, – окрысилась Таська, – самим, значит, можно браконьерничать, а другим, значит, нельзя.
От Таськиной неосмотрительной реплики Боря, все это время с повышенным вниманием изучающий носки собственных сапог, вскинулся:
– Да, браконьерничаем! А что нам еще остается? Вы в своей столице вспоминаете об окраинах, только чтобы грабли запустить. А мы живем от путины до путины.
– Между прочим, Сахалин пока что в составе России.
– К великому сожалению, – вставил Анохин.
– Я уже жалею, что с вами связалась. Тут наверняка полно более адекватных бизнесменов, – не выдержала Таська.
– Коля, ты слышал, что она несет, эта столичная выскочка?
– Слышу, слышу. Гони эту дурынду в три шеи, надоела, – посоветовал другу Николай, вылавливая со дна лодки очередную жертву московского произвола.
– Слышала, что сказали? – наступал на Таську Борис. – Вали отсюда, пока я добрый. Ты о нашей жизни по новостям раз в году узнаешь, а мы здесь выживаем.
Тем временем с одинаковым выражением глуповатого любопытства на лицах к лодке подвалили Ленка с Геной, оба в изрядном подпитии.
– Ребята! – с ласковой придурью позвал Гена, но в пылу перепалки на него никто не обратил внимания.
– Ну да, бедные-несчастные, – скривилась Таська, – с хлеба на воду перебиваетесь. А «хаммер» – это так, покататься взяли. Кстати, у кого взяли? У соседнего племени рыболовов?
– Таська, ты чего нарываешься? – пьяно удивилась Ленка и дернула Тасю за куртку.
– Чё это она тут языком лязгает? – завелся с пол-оборота Гена, – нет, чё это она лязгает?
– Совсем нюх потеряли эти столичные, – кипятился Боря, – давай, москалька, давай проваливай. На крыло, и домой. Никто с тобой здесь не станет работать, ни один бригадир. Я отвечаю.
Рыбацкая склока трансформировалась в политическую – кому рассказать, мелькнуло в Таськиной головушке, – не поверят. Бред какой-то. До чего отсталый народ.
– Да пошли вы все! – На Таську разом навалились голод, усталость и боль. Не чувствуя ни рук, ни ног, она побрела к костру с твердым намерением выпить и закусить. Шпротами. Назло этим рыбакам-мракобесам.
– Сама пошла, – догнали Таську чьи-то грубые слова.
Нет, это уже не спишешь на придурь, шовинизм или сахалинский синдром – это обычное трамвайное хамство.
Кругленькая и маленькая, Таська распрямила плечи, с достоинством, на какое была способна, обернулась:
– Лен, дай, пожалуйста, ключ от дома.
Ленка переводила взгляд с Таськи на компанию земляков, решая, чью сторону принять. Победила женская солидарность:
