О да, он этого хотел, и я хотела отдать ему это — вместе со
всем остальным. Я придвинулась к нему:
— Я не искушаю. Я настаиваю, чтобы ты меня выпил.
Давай. Снесем последнюю стену, что нас разделяет.
— Ты мне не докажешь, — возразил он, но его
сопротивление слабело.
Я чувствовала его растущий голод. Воздух вокруг нас словно
искрился, и я никогда еще не видела, чтобы глаза его горели так ярко. Я обвила
его руками, погладила губами его горло:
— Я не боюсь.
— А я боюсь. Очень боюсь, что ты потом пожалеешь.
Но при этих словах он крепко обвил меня руками. Я потерлась
об него, слушая шорох от трения кожи. Зубами прихватила мочку его уха, сильно
прикусила, и он содрогнулся.
— Я хочу. Покажи мне, что не стоило так долго ждать.
Его ладонь откинула мне волосы, губы впились в горло. Я
вздрогнула, когда язык прошелся вокруг жилки — хищно, не то что раньше. Он
крепче припал губами, всосал кожу, притянул артерию к поверхности и прижал
острым зубом. Сердце у меня уже стучало молотом. Должно быть, удары отдавались
у него под губами.
— Котенок, — простонал он, не отрывая губ, —
ты уверена?
— Да, — шепнула я, — да!
Клыки вошли в кожу. Я ждала боли, но ее не было. О! Совсем
не так, как кусал меня Хеннесси. Ничуть не больно. Наоборот. Я почувствовала,
как во мне разливается восхитительное тепло. Как будто мы поменялись ролями, и
кровь, пролившаяся ему в рот, питала и меня тоже. Тепло нарастало, уносило
меня, и я за шею притянула его еще ближе.
— Кости…
Он впился глубже, подхватил меня, когда подогнулись мои колени,
я повисла, припав к нему, поражаясь, как с каждым его глотком мне становится
лучше. Казалось, я таю в его объятиях, тону в нежданном блаженстве.
Вселенная съежилась, в ней остался только стук моего сердца,
ровное тяжелое дыхание и постоянный ток крови, связующий между собой каждую
частицу моего существа. Я ощущала Кости, как никогда, понимала, как он
объединяет каждое нервное окончание, каждую клетку, как передает им самую суть
моей жизни. И я хотела передать это ему, хотела наполнить его собой, утопить
его в себе. Чудилось, я утратила вес, плыву, а потом окутавшее меня тепло
превратилось в поток жидкого пламени. Да, да!
Не знаю, выговорила ли я это вслух. Реальность больше не
существовала. Я чувствовала лишь струящийся во мне жар, от которого закипала кровь.
А потом все чувства остро прояснились. Кожа готова была лопнуть, в крови кипел
эрос, и последнее, что я почувствовала, — Кости пьет и все крепче
прижимает меня к себе.
Я открыла глаза, закутанная в одеяла. Меня обнимала бледная
рука, и я, даже не видя часов, как-то почувствовала, что прошло много времени.
— На улице темно? — спросила я, инстинктивно
ощупывая горло.
Ни малейшей припухлости, совершенно гладкая кожа.
Поразительно: внешне не осталась ни следа, хотя все тело еще звенит.
— Да, темно.
Я, нащупав его холодные ступни, повернулась к нему лицом.
— Ты совсем продрог!
— Ты опять стянула на себя одеяла.
Я оглядела себя. Завернута во все теплое, что было на
постели. Кости, прижимавшемуся ко мне, достался уголок-другой, не больше.
Пожалуй, он не преувеличивал.
Я развернула одеяло и набросила половину на него, вздрогнув,
когда его ледяная кожа коснулась моего голого тела.
— Ты раздел меня сонную? Надеюсь, не воспользовался
моей беспомощностью?
— Нет, это я из предосторожности, — отозвался он,
ловя мой взгляд. Только теперь я заметила, что он натянут как струна, готовая
лопнуть от первого удара. — Раздел тебя и спрятал одежду, чтобы ты, если
проснешься сердитой, не смогла сбежать без разговоров.
Да, он учился на собственном опыте. Я скрыла улыбку,
представив, как он распихивает мои одежки под камни. Потом опомнилась:
— Я не сержусь. Я сама хотела, и это было… невероятно.
Я и не думала, что так будет.
— Я рад это слышать, — шепнул он. — Я люблю
тебя, Котенок. Описать не могу, как люблю.
Сердце чуть не взорвалось у меня в груди от наплыва чувств.
Слезы выступили на глазах. Молчать было больно.
Он увидел мои слезы:
— Что-то не так?
— Ты не успокоишься, пока не получишь меня всю, да?
Тело, кровь, доверие… и тебе еще мало.
Он понял, о чем я говорю, и ответил без промедления:
— Больше всего мне нужно твое сердце. Больше всего. Ты
права. Я не успокоюсь, пока не получу его.
Слезы уже выкатились мне на щеки, я не могла больше скрывать
правду. Не знаю, как я могла молчать о ней так долго.
— Оно уже и так твое. Так что можешь успокоиться.
Он замер:
— Ты не шутишь?
Неуверенность и подступающие чувства наполнили его взгляд,
не отрывавшийся от моих глаз. Я кивнула, потому что в горле пересохло и
говорить я не могла.
— Скажи. Мне нужно услышать слова. Скажи мне.
Я облизнула губы, прокашлялась. Только с третьей попытки ко
мне вернулся голос.
— Я люблю тебя, Кости.
Как будто с меня сняли тяжесть, о которой я и не ведала.
Забавно, как я боялась, а бояться-то было совсем нечего.
— Еще разок… — Он уже почти улыбался, и прекрасная,
чистая радость заполнила пустоту, которую я всю жизнь носила в себе.
— Я люблю тебя.
Он целовал меня в лоб, в щеки, в глаза, в подбородок —
легкие, как перышко, прикосновения отзывались во мне мощью локомотива.
— Еще раз… — Слова звучали невнятно, потому что он
прижимался к моим губам губами, и я выдохнула прямо в них:
— Я тебя люблю.
Кости целовал меня так, что закружилась голова и все вокруг
стало вращаться, хотя я лежала смирно. Он оторвался только раз, чтобы шепнуть
мне в губы:
— Этого стоило ждать.
21
— Кэтрин, ты за четыре недели ни разу не заезжала
домой. Я понимаю, что ты занята в колледже, но обещай, что приедешь на
Рождество.
Я виновато слушала, перекладывая трубку от уха к уху, и
ждала, когда из тостера вылетят готовые ломтики. Пружина обычно выкидывала их
далеко на кухонную стойку.
— Я же говорю, мама, на Рождество приеду. Но до тех пор
никак не успею. Учу как бешеная. Скоро экзамены.
Занята я была не зубрежкой. Нет, я изучала, только не
предметы, которые полагались по программе. Мы с Кости перерывали все документы,
какие могли отыскать, в надежде понять, кого могла иметь в виду Франческа,
говоря о человеке «повыше», чем судья или начальник полиции. Учитывая, что
подозреваемый должен был обладать властью над полицией, иначе он не мог бы
убрать или подделать столько сводок, самым вероятным оказывался мэр Колумбуса.
Мы установили за ним наблюдение. Выслеживали, подслушивали, рылись в его
прошлом — чего только не делали. Пока что впустую, но возможно, он просто был
осторожен. Как-никак, мы всего девять дней как взяли его на мушку.
