Через три часа и семи чашек чая, просветленно разглядывая
райских птиц на Васином покрывале, я догадалась спросить:
– Кстати, что у нас сегодня в рабочих планах?
– Ой, до фига... На первое сентября нужны рассуждения
Петрова о детях, которые суть будущее России. О новых образовательных
программах. О том, что государство должно гарантировать высшее образование...
Москва что-то присылала вчера вечером, пожалуй, надо адаптировать для Сибири.
Пара слов о сельских школах. В том духе, что пройден путь нелегкий, и Россия
слишком велика, чтобы начинать с малого, – ей нужны масштабные проекты.
Каково?
– Задушевненько... – пожала я плечами, подумала и
домыслила: – Проекты-ступени, да? Сегодняшние первоклассники поступают в лучшие
вузы страны, после их окончания возвращаются домой и получают отличную работу.
И крутую зарплату. Что-нибудь в этом роде?
– Как тебе слоган «Каждому карапузу – по вузу»?
– Хорош... для детсадовского утренника.
– А по-моему, гениально. Но это еще не все. Нужны
тезисы для ток-шоу на «Северск ТВ». Речь для губернаторского праздника в честь
начала учебного года – по просьбе мсье Одиносика. Сдать буклет в печать, еще
кое-что написать... и дождаться интервью от Пеночкина.
Я обреченно оскалилась. Пеночкин, человек с
фамилией-диагнозом, пресными усами и манерами стареющего провинциального
ловеласа, не написал вовремя ни одной статьи (а некоторые он вообще не
написал). С несказанной радостью мы бы вообще отказались от его сомнительных
услуг, но именно его народ почему-то считал честнейшим журналистом Сибири.
Честностью Пеночкин бойко торговал. Писал он по большей части жуткие вещи.
«Молодежь или пенсионеры? Вопрос отнюдь не риторический. Ведь если завтра на
избирательные участки придут только пенсионеры, то, как бы они ни
проголосовали, наша страна вымрет...» Или: «Характер русского человека – это, я
считаю, совокупность поведения в условиях внешней и окружающей среды».
Весь этот бред из статей Пеночкина мы вычеркивали. В ответ
он заявлял, что мы – губители ростков демократии в России, которые и так почти
выжжены Кремлем. С такими, как мы, у страны нет будущего... Не знаю. С такими,
как Пеночкин, даже ее настоящее сомнительно. Уже хотя бы потому, что к своим
без малого сорока годам Пеночкин детьми не обзавелся. Он имел троих брошенных
жен и маму, с которой жил, – престарелую нимфетку и мужененавистницу.
И вот мы ждали его интервью с заместителем губернатора
Северского края о судьбах России. Замгубернатора, утомленный жизнью патриот,
был одновременно похож на богомола и на старый велосипед, но глаза имел
чувствительные, как у больной коровы. По телефону он честно предупредил:
– Пусть ваш Пеночкин, извините, придет в четверг
утром... потому что к вечеру, извините, я собираюсь уйти в запой. У нас,
простите, партийная конференция.
Интервью от Пеночкина мы все-таки получили. Начиналось оно
так: «Я пришел в кабинет замгубернатора задавать вопросы. Но вдруг неожиданно
для себя понял, что его ответы мне не нужны. Я сам многое чего могу рассказать
ему – куда должны двигаться страна и Северский край. К сожалению, ответом мне
было в основном глубокомысленное молчание...».
Мы с Василисой хором взвыли. К вечеру справились с тезисами
и речами, а все ростки «демократии» у Пеночкина были вырваны недрогнувшей
рукой. Попадись он нам самолично, мы бы еще многое у него вырвали... Еще раз
заварили чай с травами и задумались об ужине.
В это время Митя и Гарик, ценители прекрасного, странным
образом оказались в единственном на целый Северск стриптиз-клубе с названием
«Кооператор» и пару раз уже позвонили оттуда, сообщая, что девочки скучные и
полусонные, раздеваются неохотно и все время путаются в штанах от пижам.
– Гарик, ты уверен, что это стриптиз-клуб? – не
выдержала я. – Может, женская общага?
На том конце провода раздалось жизнерадостное ржание.
– А что, общага – это даже лучше! Сто лет, Дашка, не
был в женских общагах! Эх, годы молодые!.. Слушай, прихожу один раз в общежитие
к волейболисткам, а у них света нет... я тебе рассказывал?
– Раза четыре.
Гарик загрустил.
Перцель дважды позвонил Ваське – спросить, как обстоят дела
на сибирских фронтах, заодно узнать, любит ли она дождь и вишню, и сказать, что
в детстве ненавидел гороховый суп и пианино.
Горел камин – последние августовские ночи холодны. Во дворе
уже почти сентябрьский ливень шипел, как плохая сотовая связь, и от этого
хотелось приключений – надеть драные джинсы, взять гитару и орать под дождем:
«Такие дела, брат, любовь!..»
Впрочем, я не умею играть на гитаре. Поэтому сижу и листаю в
журнале «Бизнесмен» скучнейшую статейку о Петрове, борце с экстремизмом,
национализмом и плохой погодой на территории России. Заказные уши торчат из
заметки так, что чуть не задевают лицо во время чтения. Раньше «Бизнесмен» был
веселее.
Внизу зашумело. Это Капышинский ворвался в дом, мокрый, как
улитка, тоскующий, как Байрон, потому что Виолетта вчера отказала ему в любви с
бестактностью, характерной для блондинок. Однако он не забыл принести пакет еды
из местного ресторана «Триумф-палас», тем более что в холодильнике оставалось
только полпачки творога и банка морской капусты (да кто же у нас все время
покупает морскую капусту, в конце концов?!).
Отдельной строкой я ненавижу словообразования вроде
«Триумф-отель», «Элит-палас» и «Клуб-эксклюзив». Даже больше, чем кока-колу.
В этих заведениях кофе всегда отдает пластмассой, овощи
гипсовые на вкус, а на потолке лепнина. Такое ощущение, что еда в
«Элит-паласах» – элемент интерьера, а сделана она из тех же стройматериалов. И
точно. Фаршированный кальмар был резиновый, но нам было все равно – Ваське,
сияющей влюбленностью, мне, пребывающей в эйфории, и бедненькому Капышинскому.
– Капа, – проникновенно объясняла Васька, – я
думаю, все пошло не так, когда ты начал рассказывать Вете о своих детишках.
– Мужчина раскрывается в детях!
– Ммм... и поэтому ты рассказал, как твой младший
кидается творожными сырками в автобусы?
– Я должен был рассказать, как старший написал в
цветочную вазу?
– Ты мог бы вообще не трогать детей и поговорить с ней
о маникюре...
– Я говорил!
– Ты говорил: «Я знаю, чего жаждет твое саднящее лоно!»
– и пытался расстегнуть ее лифчик.
– Ой, правда?.. – смутился Капышинский.
Женщины не любят Капышинского, и в этом предмет его особой
трагической гордости. На то есть причины: во-первых, у него жена и трое детей,
во-вторых, у Капы выражение лица выздоравливающего маньяка. Но мы любим его –
не как женщины, а как старые боевые товарищи – за изящество логических
построений и ядовитый язык.
