Митя не ответил, но мне легко было представить, что в этот
момент он сосредоточенно разглядывал облака за окном, и в его глазах отражалась
печаль о несовершенстве мира, где деньги имеют свойство кончаться в самый
неподходящий момент.
Звонок Капышинскому тоже ничего не прояснил. На мой вопрос,
где он и чем занимается, Капа ответствовал тоном пророка:
– Сказано: кто не работает, тот не ест, и вот я пью...
Стало ясно, что московское приключение можно утаить от
Гарика без проблем. Но настроение от этого не улучшилось – мучила мысль о
предательстве любимого мужчины. Так просто это не выкинешь из головы. И он еще
имел наглость смеяться!
– Я вот думаю... – начала Васька.
– Наливай!
До поездки в аэропорт еще оставалось время, и мы решили
заливать горе, сидя на чемоданах. Василиса залихватски тяпнула сто граммов
коньяку и рухнула в обморок. Пока я и все семейство Славки суетились вокруг
бедняжки, наши телефоны разрывались от вибрации. Я догадывалась, кто это, но
отвечать совсем не хотелось.
Такси опаздывало уже на полчаса, и оператор честно
предупредила нас, что ничего не может гарантировать. Воскресшая Василиса слабым
голосом посоветовала позвонить госдепу Валерию Абрамовичу, который, по ее
словам, вполне сможет прожить один час без своего автомобиля с водителем и
«мигалками».
Депутат радостно сообщил, что завтра его машина в полном
нашем распоряжении, а конкретно сейчас он ничем помочь не может, потому что
катается с женой по магазинам.
– А ты что, до сих пор работаешь? – удивился
он. – Зачем? Думаю, самое время поздравить вашу команду с достойным
поражением.
– Позвольте с вами не согласиться...
– Да, пожалуйста, не соглашайся, но факт остается
фактом: на Петрове поставили жирный красный крестик. Ты телевизор когда в
последний раз смотрела? Все на стороне Погодина – после своего ночного полета
он вернулся в Кремль, как блудный сын. И Президент его обнял и улыбнулся. В
хорошем смысле. Отличная постановка! Придется мне, видимо, простить погодинский
должок... Он год назад славно погулял в Эмиратах, потом звонил оттуда в слезах
и соплях: Абрамыч, родной, помоги материально, а то зарежут...
Я машинально отметила про себя, что эта история вряд ли
понравится избирателям, которые решили голосовать за Погодина. Но Валерий
Абрамович опередил меня:
– Даже не думай использовать это в своих грязных целях.
Сейчас уже никто не поверит.
Попрощавшись с госдепом, я почувствовала, что камень на моей
душе стал тяжелее в десять раз и грозит утопить меня в глубокой депрессии.
Рыдать мы с Васькой начали еще в маршрутке по пути в
аэропорт. Горечь затопила нас по уши. Я перебирала в памяти, как четки, все
разочарования в мужчинах, взяв за точку отсчета первый класс – тогда коварный
сосед по парте Юра Сазонов пригласил на день рождения не меня, а уродину Катю.
Но до сих пор еще ни один мужчина не пытался меня... убить. Убить!
– Мама же говориииилаааа! С этой работой не
связываться! – скулила Васька, пугая соседей по маршрутке и сморкаясь в
перчатку.
– Вась, а вдруг они еще попробуюююют... – икая,
всхлипывала я.
Потом мы слегка клюкнули в зале ожидания Шереметьево, и,
пока я добрела до туалета, Васька все-таки успела позвонить Перцелю.
– Он сейчас приееедет, – горько прорыдала она.
– Ага, приедет и добьет нас.
Или не добьет.
Или догадается притащить с собой Курочкина.
И он догадался.
– Дарья, истеричка, что за выходки! – прошипел
Курочкин так, что я втянула голову в куртку – Что за заговоры и побеги?! Ты
сама уже веришь во всю чушь, которую рассказываешь электорату! Вы чуть не
попали в неприятности, из которых нам пришлось вас вытаскивать, – это что,
нормально, когда чиновники носятся по Москве и спасают девиц? Какая-то пошлая
оперетка...
– Нас хотели убить, – без прежнего пафоса хмыкнула
я.
– Хотели бы убить – убили. Ты нашла каких-то
сумасшедших маньяков, прилетела к ним – к ним, а не ко мне! – на деньги,
между прочим, предвыборного штаба. И сейчас ты, как бешеная курица... как
курица...
Я уткнулась в кашемировое пальто Курочкина и опять
разревелась. Это было наше отчаянное признание в любви.
– Тихо, малыш... моя дурочка... никуда тебя не отпущу.
Я лечу с тобой в Северск. Буду конвоировать. Заодно проинспектируем штаб.
Я плюхнулась в волну блаженства и поняла, что из нас с
Васькой хреновые сыщики. Все, что мы имеем, – интуитивные догадки, обрывки
леденящих душу разговоров и полведра романтики. Милый, милый сказочный
Курочкин, да будь ты хоть трижды заговорщик – держи меня за руку и не отпускай,
а то я опять придумаю какую-нибудь ерунду и натворю глупостей.
– Это... вы подстроили крушение самолета
Погодина? – на всякий случай уточнила я, пока проходили регистрацию.
– Та-а-ак... Придется после выборов увезти тебя
куда-нибудь в Пиринеи. На месяц или на два.
Пиринеи – это ведь где-то рядом с краем света? Да. Я отдаюсь
в руки этого человека в черном пальто, с глазами пирата и чуткими губами
лучшего в мире любовника. Я отдаю в его руки свою страну.
Васька с Перцелем растворились где-то сразу после
паспортного контроля и нашлись уже в самолете. Опять вокруг образовалось
нелепое нагромождение событий без начала и конца, как всегда случается на
избирательных кампаниях, оставался месяц до выборов Президента всея Руси, и
Северск приближался со скоростью восемьсот километров в час.
Уже в аэропорту Северска – первый ноябрьский снег плыл под
ногами меловыми разводами, как на школьной доске, – я догадалась, что
нужно было позвонить Гарику. В конце концов у нас на хвосте кремлевские
кураторы, хотя, будем считать, с неофициальным визитом.
Впрочем, жизнь в штабе была представлена вполне достойно:
Николая трясла крупная дрожь из-за какого-то буклета, который ушел в типографию
с ошибкой в выходных данных, Митя с Андресом в четыре руки сочиняли отчет
(боюсь, что социологический), Капа в позе Сократа сидел за компьютером, а Гарик
играл в дартс. От вида Курочкина с Перцелем он заметно погрустнел, а
Капышинский неразборчиво заматерился.
– Кажется, у нас тут форс-мажор, – не теряя
апломба, заявил Гарик. – Или даже форс-минор? Пролетали мимо? Милости просим,
милости просим, всегда рады...
Гарик был такой успокоительно родной после московских
покушений, страстей, горечи, что хотелось броситься ему на шею и пожаловаться.
Здесь, в штабе, мы были почти дома. Насколько вообще может быть дом у
политтехнолога. Мы прилетели к этим людям, потому что, в сущности, нам некуда
было больше лететь. Здесь был наш бродячий цирк-шапито...
